одного из замка рода фон Дервизов, истинной наследницей которого являюсь я.

Не оборачиваюсь, когда сажусь в дорогую машину, принадлежащую пансиону.

И только выехав за ворота, я позволяю себе оглянуться. Смахнув непрошеные слезы, я смотрю в последний раз на удаляющиеся величественные стены замка, на его дивные башенки и на жизнь, от которой я удаляюсь навсегда…

Глава 27.

– Машульк, оставь, дочка. Пойдем, передохнем.

Я ставлю ведро с семенной картошкой на борозду и вытираю пот с лица. Сегодня жарко. Внуки бабы Нюры приедут только через месяц, так что я вызвалась помочь неугомонной старушке посадить огород.

– Машк, пойдем я тебя угощу. У меня жаренная картошка и оладушки есть.

– Не, баб Нюр, мне не хочется. Я пойду к себе.

Старушка продолжает что-то причитать, но я уже не слушаю, заходя на крыльцо своего дома.

Наши дома с баб Нюрой стоят бок о бок на самой окраине почти вымершей деревни. Все кто жил здесь уже давно все побросали и уехали в город, лишь изредка приезжая летом. Раньше мне нравилась эта тишина и покой родного дома, но сейчас она меня угнетает.

С тех пор, как я вернулась сюда из пансиона, моя душа как будто раскололась на миллионы кусочков и теперь эти кусочки в беспорядочном хаосе мечутся внутри меня, не давая покоя. Я механически что-то делаю, не осознавая реальности вокруг себя, и дышу, кажется, через раз.

Я ужасно сплю. Нет, не так. Я не сплю. Теперь даже свет меня не может спасти. С наступлением темноты меня охватывает чувство тревоги, надвигающей катастрофы, неумолимой опасности и беды. Я пытаюсь убедить себя, что все плохое, что только могло случиться со мной, уже произошло и следует перестать бояться.

Но мои страхи не дают мне расслабиться.

Я подхожу к зеркалу, висящей около печки, и смотрю на свое отражение. Последнюю неделю я стараюсь в него не смотреть. Я ем редко и мало, и то, если меня заставит поесть у себя баба Нюра. Из-за этого я заметно похудела и теперь больше похожу на живого мертвеца. Волосы мои тусклые и спутанные, кожа серая, а глаза постоянно воспаленные из-за сдерживаемых слез. На мне надеты короткие хлопковые шорты и майка фон Дервиза. Та самая, которую я одела, пока жила в его комнате. Я медленно провожу по ней рукою. Она теперь совсем им не пахнет. Скорее уж потом и грязью, потому что я ее еще ни разу не стирала.

Одно радует – щека почти зажила и теперь видна только одна бледно-розовая полосочка. Да и шея тоже. Небольшие синяки от рук урода можно рассмотреть только при хорошем освещении.

Я стараюсь не размышлять о том, почему Красавчик не вернулся обратно в пансион, когда узнал, что со мной случилось. Я знаю, что он не должен был. Знаю, что он притворялся сначала моим другом, а потом и моим парнем. Знаю, что мы с ним поссорились и что я для никогда ничего не значила.

Но также теперь я точно знаю, что я все-таки влюбилась.

Один Бог знает, как я этого не хотела. Но оказавшись здесь, без него, когда все внутри меня разрывается от тоски, я поняла, что пропала.

И как же это глупо! Влюбиться в того, в кого стоило влюбляться в последнюю очередь. Ненавижу себя за это. Как же я сильно ненавижу себя.

Я закрываю глаза руками, не в силах больше смотреть на отражение этой убогой девушки. Что со мной произошло? Даже полгода назад, когда мой мир перевернулся с ног на голову, я и то была полна сил и решимости все преодолеть, вынести, выбраться. Но сейчас я не хочу ничего. Не хочу буквально ни-че-го.

Какая же я жалкая.

От самоуничтожения меня спасает тихий стук в дверь. Кто это? Баб Нюра не стучит. Она, как правило, кричит со своего крыльца, и благодаря ее зычному голосу, я всегда ее слышу. А еще, наверное, благодаря тому, что в моем доме нет телевизора либо какой-то другой техники – все это было мною распродано еще полгода назад.

Я думаю о том, что это могут быть службы опеки, которые каким-то образом узнали обо мне, но, когда выглядываю из-за шторки, то вижу только одну мужскую фигуру. Лично в моих кошмарах служба опеки – это всегда одна или несколько женщин с какими-нибудь бумагами или папками в руках. Этот же со спины выглядит скорее как молодой парень.

Он поднимает руку и начинает лохматить свои волосы, дергая их.

А я перестаю дышать.

Потому что я узнаю этот жесть среди тысячи других.

Прежде чем я успеваю подумать, мои ноги уже несут меня к двери, а руки распахивают их.

Черт знает, чтобы я еще успела бы вытворить, но вид фон Дервиза заставляет меня шокировано замереть, вскрикнув.

– Марта, – мое имя стоном срывается с его губ.

Пока парень с жадностью осматривает меня, я также внимательно разглядываю его. Я чувствую, как на моих глазах наворачиваются слезы. От того, что он здесь, от того, что эти дурацкие кусочки моей души под его взглядом тут же послушно встают на свои места, позволяя мне дышать.

А еще от того, что фон Дервиз выглядит изрядно побитым.

– Можно войти? – неуверенно спрашивает он, переминаясь с ноги на голову.

И тут до меня доходит смысл всего происходящего.

Фон Дервиз. У. Меня. Дома.

– Нет, – выпаливаю я, потому что не хочу, чтобы он видел, как я живу.

Чтобы вы понимали, так, как мы жили с мамой, наверное, более менее считалось нормой в года семидесятые в глухих деревнях, но никак не в двадцать первом веке.

Не говоря уже о таких богачах, как Красавчик.

– Марта, – он воспринимает мои слова по-своему. Его голова опускается, и он с трудом выдавливает из себя слова: – Прости меня, пожалуйста… Я так сильно виноват. Я разозлился на тебя тогда, уехал, оставив без защиты. Это только моя вина.

– Все в порядке, – тихо отвечаю я, стараясь еще не напрягать горло. – Ты тут не при чем.

Я действительно все это время заставляла себя поверить, что фон Дервиз не обязан был меня спасать или защищать. И мне это почти удалось.

– Не при чем? – он резко поднимает голову, впиваясь в меня взглядом. – Я знал, что он не отступиться так просто. Я знал, что он настоящий псих, помешанный на том, чтобы получить то, что хочется. Я знал, все это и оставил тебя!

На последних словах он со злостью бьет кулаком