Путь полка пролегал по шоссе с более-менее целым асфальтом. Караван двигался с неторопливыми 30–40 км в час. По обочинам иногда виднелась разбитая техника (наша и вражеская). Движение в принципе было довольно свободным. Порой встречалась идущая в сторону фронта пехота, проезжали артиллеристы с пушками на прицепе. Танки не встретились ни разу. Гудя клаксонами, нас обогнали две полуторки с выцветшими пыльными тентами, на которых были нарисованы красные кресты. По какому мы ехали шоссе? Не поинтересовался. Может, по Минскому, но, скорее всего, по Можайскому. Точно, что не по Рублёвке – вилл и монументальных заборов, высотой с крепостную стену, не наблюдалось. Ладно-ладно. Думаю, что в конце июня 1942 года на Рублёвке чуть подальше от Москвы и простая целая изба была редкостью.

В тех местах, где по обе стороны перпендикулярно дороге тянулись линии траншей и стояли противотанковые ежи, сваренные из рельсов, встречались КПП. Мы останавливались для проверки, а потом снова ехали дальше.

Что ещё сказать о дороге? Хорошего ничего. Уж больно пыльной и муторной она была. Через три часа устроили первый привал в какой-то придорожной деревушке. Ничего толком сделать не успели, только ноги немного размяли. За водой к колодцу тут же выстроилась целая очередь – ребята заливали опустевшие фляжки. И досталось далеко не всем, потому что стояли всего минут десять. Комиссар и Чернов спешили к точке погрузки. Потом снова тряслись, отбивая себе седалищные места на лавках в наших транспортах. Когда появились первые многоэтажные дома и стало ясно, что мы едем по Москве (а где знаменитая МКАД? Проехали и не заметили?), я уже был готов выражаться неприличными словами в адрес нашего водителя, его «ЗИСа», жаркого солнечного дня, пыли, состояния подвески и дорожного покрытия.

Улицы, по которым проехали в Москве, были смутно знакомы. Что-то напоминающее район Кутузовского проспекта. Триумфальной арки, установленной в ознаменование войны 1812 года, не проезжали, так что особой уверенности у меня не было. Потом упёрлись в забор с воротами и КПП. Как оказалось, приехали на дальние пути какого-то вокзала. Я ещё ребят успел насмешить: уставился, чуть не разинув рот, на дымящее, шипящее чудовище, которое, окутанное паром и дымом, с грохотом двигалось почти на меня.

– Журка, ты чего? Паровоз, что ли, первый раз в жизни увидел?

– Ага, – согласился я с ними, – первый. Вот так близко и во всей красе – точно первый.

А потом спохватился и добавил:

– У нас, понимаешь, в основном электрички ходят.

Сопровождающий отвёл нас к составу, а если на тутошний манер – к эшелону, в котором полку предстояло ехать в Куйбышев. Один вагон был пассажирский – для комсостава – и две «теплушки» для всех остальных.

В первую очередь заняли пассажирский. В первой купешке развернули походную канцелярию. Мы, трое отпускников, от нетерпения чуть не стали подпрыгивать на месте, пока писари и Чернов достали и разложили всю канцелярскую макулатуру по полкам. Я и Мишка даже помогали ящики с упакованным архивом ШАПа поднимать в вагон. Наконец нам оформили проездные и отпускные документы, выдали деньги, и с двенадцати ноль-ноль мы могли себя считать вольными пташками.

Чернов пожал нам руки, напомнил счастливчикам о том, чтобы не вздумали где-нибудь задержаться или во что-нибудь влипнуть. От чистого сердца он нам выделил аж по целых десять суток каждому. Это при условии, что и пять суток отпуска считалось невиданной роскошью.

С ребятами мы попрощались у эшелона. Нас похлопали по плечам, выразили зависть, что именно нам так повезло, пошутили, поприкалывались, похохотали и потом помахали на прощание, когда мы по путям двинулись в указанную местным железнодорожником сторону. Через некоторое время, когда развеялся дым и пар очередного паровоза, я разглядел полукруглый дебаркадер. За ним возвышалась светло-серая четырёхугольная башенка с часами.

– Кажется, мы пришли на Киевский вокзал, – высказал я своё предположение. Бородулин и Салихов в Москве бывали только пару раз и знали её ещё хуже.

На вокзале нам удалось избежать встречи с комендантским патрулём и без приключений добраться до местного туалета, где сумели привести себя в порядок, подобающий красным командирам. А то после путешествия в открытых кузовах мы имели вид несколько помятый и запылённый. Попытка зайти в буфет вызвала глубокое разочарование. Знаете, что там было в ассортименте? Только вода с газом за десять копеек стакан. И всё – хоть шаром покати. По виду худощавой и усталой буфетчицы можно было увериться, что действительно, кроме газированной воды, причём без сиропа и сахара, здесь больше ничего нет. Нам посоветовали сходить в ресторан, расположенный в крыле напротив, но мы спешили. При этом кругом было довольно людно, не то что на Курском вокзале в 41-м. Преобладали люди в военной форме, но встречались и гражданские.

На выходе из здания вокзала стояли два милиционера и проверяли у всех документы. Мы спокойно предъявили наши бумаги. Сомнения в своей подлинности они не вызвали, и нас пропустили на площадь перед вокзалом.

Следуя пешком до станции метрополитена имени Л. М. Кагановича «Киевская», я напомнил сослуживцам о мороженом. Правда, сделал это уже не столь уверенно, как вчера. Тем не менее мы приняли решение, что можно потратить пару часов и посмотреть центр столицы. Может быть, и найдётся место, где можно будет перекусить, потому что последний раз процесс принятия пищи у нас состоялся часов восемь назад.

Чтобы попасть в ГУМ, я решил, что надо выйти на станции «Площадь Революции». Пока мы летели в темноте подземных галерей метро, я успел просветить Салихова и Бородулина о знаменитых приметах этой станции – потереть гранату у матроса, туфельку у студентки, приклад винтовки у солдата. Самое важное – натереть нос у собаки пограничника. Говорили, что это помогает только студентам при сдаче экзаменов (для зачётов надо погладить собаку по задней лапе), но как мне кажется, надраивание статуи приносит удачу и в других делах. В наше время существовал даже полуязыческий обряд, какую из деталей статуй надо полировать для исполнения конкретного желания. И даже отчаянно спорили: стоит ли тереть клюв и бока у петуха, или это, наоборот, приносит только неудачу. Пришлось маскироваться – типа эти приметы узнал, когда сам почти два семестра был московским студентом. Если память мне не изменяет, статуи поставили в 1937-м году, ну а я «учился» 1938–1939-м. Сослуживцы поиронизировали по данному вопросу и выразились в том смысле, что всё это пережитки тёмного прошлого. Но когда двери вагона с шипением раскрылись и мы шагали по станции в сторону выхода в город, то крюк для выполнения обряда потирания носа собаки выписали все трое. Что при этом загадали ребята, могу только предположить – по законам жанра говорить об этом нельзя ни в коем случае, иначе не сбудется. Я же имел только одно желание – вернуться.

Разницу со своим временем обнаружил уже в верхнем вестибюле станции. Пройдя тяжёлые дубовые двери (а вот они остались неизменными до времени моей реальности), мы вышли наружу. Не похоже. И улица 25-го октября отличается от Никольской. Правда, скорее оформлением. И, конечно же, полным отсутствием кафе и бутиков. Но не найти ГУМ и не выйти к Красной площади просто невозможно.