Неторопливая беседа как-то переключилась на тему «что будет после войны». Кто кем будет и кто кем хочет стать. Я сидел на траве рядом со своими сослуживцами. Слушал, иногда даже что-то вставлял в разговор.

За этот небольшой отрезок времени они стали моими боевыми товарищами, моей боевой семьёй. Изначально я сторонился всех и пытался избегать близких контактов, старался держаться отчуждённо. Не хотел привязываться, даже боялся этого. Большинство пилотов начала 42-го не смогут участвовать в боевых вылетах мая 45-го. А тех, кто тебе никто, терять легче. Вот только как-то получилось, что эти ребята для меня стали много значить. Пожалуй, даже больше, чем одноклассники в школе, товарищи по армии и по институту, чем моя бригада и мой участок на работе. На той, которая осталась где-то очень далеко. Я уже даже не очень чётко отличаю, где же я сам настоящий: там или здесь.

Что-то потом будет…

Вдруг как-то безумно захотелось, чтобы всё закончилось. Чтобы больше не было войны, не надо было идти на взлёт с полной загрузкой, не надо видеть горящий «Ил», с которым ты идёшь крыло к крылу и безнадёжно шепчешь: «прыгай, прыгай…» – заранее зная, что уже поздно… Захотелось мирной жизни. И как-то странно заблагорассудилось снова со своими девчонками однажды летом сесть в самолёт и слетать на юга. В Сочи или в Крым. Даже картинка вдруг нарисовалась. Красотуля и Лизка почему-то одеты по моде пятидесятых. Забавно, но Машеньке очень даже идёт лёгкое старомодное платье в горошек. А Лизавета, оказывается, может не только в спортивных костюмах и джинсах бегать. Салон лайнера слегка тесноват, на мой взгляд. Посадочных мест в левом ряду – два, а в правом – три. Мои девушки размещаются в довольно комфортабельных креслах. Для сидящего пассажира здесь места, пожалуй, даже больше, чем в «Боинге». Приятная молоденькая стюардесса в синей форме Аэрофлота сообщает, что экипаж самолёта «Ил‑18» рад приветствовать пассажиров у себя на борту. И что командир корабля – это пилот первого класса Смирнов. Через некоторое время после взлёта я подзываю стюардессу и получаю подтверждение – да, именно Устин Борисович…

А пока мы любуемся последними минутами заката. Андрей, чуть улыбаясь, сорванной веточкой отмахивается от комаров. Переговаривается с парнями. Иногда щурит глаз и поглядывает на закат. Пытается прикинуть – какая с утра будет погода. Это скорее по привычке. Завтра боевых вылетов не будет – уже до обеда перегонщики, которые остались ночевать в нашем расположении, перелетят к себе на пяти оставшихся машинах. Три последние закончили ремонтировать сегодня ближе к ужину. Вредные техники соседей повыступали для порядка, однако тоже приняли участие в ремонте.

Андрей Ковалёв, наш комэск и постоянный ведущий с изумительным чувством пространственной ориентации. Никогда не упоминавший о том, что было до того, как все мы встретились в учебной эскадрилье. Только случайно однажды у него выплеснулось, что он уже успел потерять на этой войне и чего стоили ему неизменное спокойствие и сосредоточенность. Спортсмен. (Хотя лучше на местный манер – «физкультурник».) Мало говоривший о книгах, театре, кино, но, безусловно, хороший знаток и любитель. Но лучше всего ему удавалось беречь своих людей.

«Беречь людей…» Что это значит? Надёжнее всего нас можно было бы сберечь, отстранив от полётов и направив в санаторий на всё время боевых действий. Только здесь другое дело. Беречь своих на фронте – это так построить полёт, чтобы не было ненужной лихости и неоправданного риска. Чтобы не растягивать строй при отходе от цели. Чтобы каждый вылет нёс максимальный урон врагу. Не подставлять без необходимости эскадрилью под огонь МЗА и истребителей противника. Но если надо было атаковать, то Ковалёв без колебаний вёл эскадрилью на цель через разрывы зенитных снарядов и паутину трассеров.

Андрей первым пришёл к выводу, что штурмовик обязан вести воздушный бой. Даже в самой безнадёжной ситуации. Этим он если не выиграет схватку, то выиграет время, необходимое группе, чтобы оторваться от преследования. Это уже потом, когда мы вместе обсуждали-размышляли, как вести бой и я вылез со своими предложениями (основанными на опыте пилотов Второй мировой и отработанными на симуляторах схемах боёв). О том, что нельзя быть маневрирующей мишенью, он знал ещё раньше.

Опаньки… Снова микроклип пришёл на мою видеокарту… Здоровенная двустворчатая дубовая дверь с чёрной табличкой и золотистыми буквами извещает о должности «большого начальника». Очень степенная и важная секретарша (деловой костюм, очки в золотой оправе, неизменный пучок и злобно-раздражённое выражение физиономии) пытается довести до моего сознания, что Первый секретарь занят и сегодня принимать не будет. Мне удаётся прорваться на том основании, что товарищ Ковалёв будет рад видеть бывшего однополчанина в любое время. Просторный кабинет в духе советского партийно-руководящего стиля (служащий, вероятно, ещё и переговорным залом, о чём свидетельствует длинный стол) погружен в лёгкий сумрак. На председательском месте при свете зелёной настольной лампы работает с документами Грозный и Всевластный товарищ Первый секретарь. Вроде бы и незнакомы: седоватая, с наметившимися залысинами голова, сосредоточенное лицо в профессорских очках, серый строгий костюм с галстуком, но обознаться невозможно. Так опираться щекой на кулак с зажатым в нём карандашом мог только Андрей. Он так всегда делает, когда размышляет или о чём-то думает, «рисуя» очередной рапорт.

– Комэск!

Человек за столом поднимает голову, откладывает карандаш и снимает очки. Узнал, старик, узнал. Господи, сколько же лет прошло? Ковалёв как-то потучнел и даже погрузнел. Но в меру, только для создания солидности. Появились ранние морщины и наметились мешки под глазами. Но в целом выражение властное, пожалуй, даже слегка высокомерное. Чувствуется, что «товарищ Большой начальник» не только принимает решения, но и проводит их в жизнь с жёсткостью штурмовика, заходящего на цель.

Андрей поднимается из-за стола, улыбается и идёт навстречу, протягивая руку.

Интересно, а что значили эти две картинки? Я случайно попал в состояние «сатори»? Это возможные вектора развития реальности? Будущее?

А почему я тогда не вижу остальных?

Якименко, Колосов… Сидят, зубы скалят… А, так это они обсуждают, как будут в Куйбышеве на танцы ходить. Там, как кто-то сказал, то ли медицинское училище, то ли педагогический институт, а может быть, и оба вместе.

Сашка Пятыгин. Наш Палёный. Поедет в общей команде. Долечивать ожоги будет в ЗАБе. Причём Бородулин пригрозил ему, что если будет ухудшение, то его оставят «на съедение» местным медикам и он может отстать от своего полка. «…Наибольших успехов добилась проходческая бригада Пятыгина…» Голос – как будто диктор по радио говорит. На этот раз тот, кто мне подсказывал, решил сэкономить на трафике и вместо видео предоставил аудио.

Эй, товарищ, или господин, или как там тебя? А про остальных? Ну, хотя бы намёком! Нет, ничего нет. Не приходит.

Утро красит нежным светом… Вообще-то оно уже ничего не красит, потому что время полдесятого и мы даже закончили завтрак и побывали на последнем построении полка. А кроме того, на небе образовалась какая-то хмарь, и вроде бы как ближе к полудню дождик собрался. Ветерок опять же… Несильный такой, но в своём времени я бы ветровочку или джинсовку накинул. Но нам прохлаждаться некогда. Мы заняты ответственным делом – помогаем собраться нашей санчасти.