Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А как в отношении кавалерии? — задал вопрос казачий полковник.
Вопрос с подвохом.
— Кавалерия — это наша гордость, но она и гордость наших союзников и противников, — начал говорить я, размышляя, как бы не обидеть кавалеристов. — Всадник, который мчится галопом на своей лошади, чувствует, что он летит, поднятый в воздух божьим крыльями. — Я заметил, что казачьего полковника даже слезу прошибло, которую он смахнул украдкой. — Ближе лошади у нас нет существа, разве что собака, но на собаке в атаку не пойдешь. А когда навстречу друг другу несутся две лавы, то тут и вспоминаешь, что ты защитник веры, царя и Отечества, у тебя прибавляется сил и твоя шашка, как молния, начинает разить врагов. Но в 1885 году немецкий изобретатель Готлиб Даймлер, а в 1886 году немец Карл Бенц сконструировали и запатентовали самодвижущиеся повозки на бензиновом двигателе. В 1900 году немецкий инженер Вильгельм Майбах построил гоночный автомобиль «Мерседес», который развивал скорость семьдесять пять километров в час. Лошадь рысью за час преодолеет двенадцать километров, а машина за этот же час проедет в шесть раз больше. А если на машину поставить пулемет, то она разгонит кавалерийскую лаву, и от нее не ускакать ни на какой лошади, а стальную броню не разрубить никакой шашкой. Наше будущее связано с моторами и будущая война будет война моторов. Но и это не все. В 1903 году американские братья Райт изобрели летающий аппарат, на котором они в 1905 году совершили полет на расстояние почти сорок километров. К будущей войне люди, вооруженные пулеметами, будут летать по воздуху, и это будет очень грозным оружием. Наш государь тоже озабочен развитием летного дела в мире и пятнадцатого января сего года позволил основать Императорский Всероссийский аэроклуб.
Председательствующий на экзамене генерал-лейтенант Медведев поставил точку в нашей беседе.
— Я думаю, что фантастики достаточно, — сказал он. — Люди никогда по воздуху летать не будут, но вы очень занятно рассказываете, и я бы рекомендовал вам подумать о преподавательской работе в военном учебном заведении. Считаю, что экзамен прошел хорошо, прошу всех членов комиссии представить на утверждение оценочные листы на совещании в четырнадцать часов. Вы свободны, господин зауряд-прапорщик, о результатах экзамена мы сообщим вам позднее.
Я вышел из аудитории в несколько подвешенном состоянии.
«Если мне присвоят первый разряд, — размышлял я, — то могут сразу дать подпоручика. По второму разряду — обойдутся прапорщиком. Если присвоят третий разряд — то это выпуск в подпрапорщики с ожиданием в один год офицерской вакансии и присвоения звания после повторного испытательного экзамена. Но уж ниже второго разряда не будет».
Через час меня вызвали на заседание экзаменационной комиссии, и генерал-лейтенант Медведев торжественно зачитал, что по единогласному решению комиссии экзамен мною выдержан с оценкой «отлично» и я считаюсь окончившим полный курс военного училища по первому разряду. Поздравляю вас. Протокол будет направлен в военное министерство для подготовки указа ЕИВ о присвоении офицерского звания.
Я четко козырнул, сделал классический поворот кругом, щелкнул каблуками и, печатая шаг, вышел из аудитории. За дверями я сжал в кулак согнутую руку и про себя закричал: «Уррааа!!!» Примерно так же, как я сдал последний госэкзамен в училище и мне было присвоено звание лейтенанта.
Выйдя из корпуса, я пошагал домой, чтобы обрадовать хозяйку успешной сдачей экзамена. Встречавшиеся военные козыряли мне, я козырял им, и вдруг слышу сзади крик, срывающийся на фальцет:
— Подпрапорщик, ко мне! Бегом!
Посмотрел вокруг, подпрапорщиков поблизости нет. Возможно, что обращение ко мне. Поворачиваюсь. Молоденький хорунжий. Лет двадцати. От горшка два вершка. Ростика максимум метр шестьдесят вместе с кепкой. Подошел к нему, козырнул, а он начал распинаться, почему я не встал во фрунт, чтобы приветствовать его, проходящего мимо меня, что он меня отправит на гауптвахту и сам лично сорвет с меня неположенные элементы офицерского мундира. Краем глаза заметил, что недалеко стоят три девицы и подхихикивают, другие обыватели стали останавливаться, чтобы посмотреть, кто там из блестящих павлинов верх возьмет.
Я так аккуратно сказал хорунжему, что я не подпрапорщик, а зауряд-прапорщик, находящийся на офицерской должности, и что я являюсь командиром роты в кадетском корпусе, а посему я не подчиняюсь ему и, если у него есть вопросы, он может их выяснить у директора кадетского корпуса. Получалось все как в стихотворении Твардовского о Ленине и печнике.
— Эй ты, кто там ходит лугом!
Кто велел топтать покос?! —
Да с плеча на всю округу
И поехал, и понес.
Разошелся.
А прохожий
Улыбнулся, кепку снял.
— Хорошо ругаться можешь! —
Только это и сказал.
Постоял еще немного,
Дескать, что ж, прости, отец,
Мол, пойду другой дорогой…
Тут бы делу и конец.
Но печник — душа живая, —
Знай меня, не лыком шит! —
Припугнуть еще желая:
— Как фамилия? — кричит.
Тот вздохнул, пожал плечами,
Лысый, ростом невелик.
— Ленин, — просто отвечает.
— Ленин! — Тут и сел старик.
Мои спокойные слова только разозлили хорунжего, и он просто начал беситься. В советские времена я бы ему просто махнул с левой — и все вопросы были бы решены, но в императорской армии наносить оскорбление офицеру было непозволительно. Поэтому я взял за его ухо и повел в сторону корпуса, благо он был недалеко. Завернув за угол металлической ограды, я дал хорошего пинка хорунжему и ушел в корпус.
Такой день был хороший, и нашелся идиот, который все испохабил.
На следующий день меня вызвали к директору корпуса.
— Что это, голубчик, — сказал генерал, — жалобы на вас сыплются со всех сторон. Вот, казаки на вас жалуются, хорунжего, заведующего буфетом в Офицерском собрании, оскорбили, — и он показал на сидевших за столом полковника и хорунжего с опухшим ухом.
— Да кто же его оскорблял? — удивился я. — Это он всех оскорблял и способствовал падению авторитета офицера российской императорской армии. Я его просто проводил до ограды кадетского корпуса, чтобы уйти от любопытных зевак, и затем сам ушел в корпус.
— А кто меня за ухо драл и еще пинка под зад отвесил? — заныл хорунжий. Это он, конечно, зря сделал.
— Ваше превосходительство, — сказал я, — я ему не отец, чтобы за уши драть и не старший товарищ, чтобы