самого родного гнезда кишлака Ходжа-Ильгара… Не могу…

Да!.. Не могу… Тащу…

Да!..

Ночь!..

Мост!..

Река!..

Палач!.. На шее… Но он сойдет — и будет свобода… И будет прямая шея…

Айя!.. И шея выпрямится выправится как помятая трава… Айя!..

И кто не носил иль не носит на шее своего родного палача?.. Айя! Айя? Уран!.. Учча! Ачча!..

Подождите потомитесь — и палач милостиво сойдет переметнется перекинется с вашей шеи на иную… да…

— Ты молодец, Ходжа Насреддин!.. Ты стал другим. Ты стал равнодушным… Ты стал нашим… Ха-ха!.. Я понял это в чайхане, когда ты не вступился за многоречивого многокрасивого чайханщика…

…Айя!.. Да что ж это?.. Зачем? Зачем? Зачем?.. Гад! Кат!.. Зачем?..

Да я ж уже у дома! у берега родного заветного! Да я ж ушел с Дороги на Тропу! да я ж безвестный безымянный дехканин! да я ж овца покорная!.. Зачем?.. У самого дома?..

Ай!.. Турсун-Мамад!.. Нерожденный несужденный сын мой! Валун среди камней!.. И ты уже убитый!.. Айя!.. Уран!..

И шампуры текут текут струятся изливаются текуче извиваются кудрявятся от крови вытекают из груди кудрявой неповинной щедрой из открытой беззащитной из груди веселой…

…Тогда я рушусь падаю подрубленно на колени и круто ухожу из-под Безносого и он с ходу падает шумно мято глухо тяжко тупо ударяется затылком о стеклянный морозный убитый мост, но цепко уже дремно убито сонно хватается за скользкие стволы бревен, но руки его слепые пальцы скользят, но сапоги его из сагры скользят плывут по морозным скользким бревнам, но он молчит молчит молчит и катится скользит сползает по мосту…

Тогда я начинаю раскачивать трясти мост, как трясут айву, чтобы высокое воронье гнездо упало,

И я трясу мост, и Безносый безнадежно молча повисает тщится мается на самом краю моста., сползает., повисает,

Тогда я ногой в рваном башмаке-кауше тихо брезгливо не глядя пинаю толкаю сдвигаю его и он молча молча срывается уходит молча в реку ледяную мглистую печальную печальную печальную…

И гнездо воронье упало упало упало…

Река… Прости… И ты печальна…

И мост качается качается и утихает утихает и успокаивается и останавливается…

Мост… Прости… И ты печален…

Родина… Прости… И ты печальна…

Ночь! прости… И ты печальна…

Но!.. Нож палача ургутский сладкий нож промахнувшийся вместо меня вошедший в мост пустынный все еще качается трепещет все еще дрожит качается., не усмиряется… не успокаивается…

Ночь…

Мост…

Нсж… без палача…

Нет палача…

Но!.. Но сколько их еще ходит таится живет на земле моей?

И они стоят и стерегут на всех мостах родины моей… И они сидят на всех покорных шеях, а таких много… А я?.. Я столько лет боролся с палачами веселым языком. Острым едким гневным словом… И что?.. Ногой надо было… Ногой!.. С моста!.. Долой!.. С палачами ногой надо!.. Да!.. Долой! С моста! Ногой! ногой! ногой!.. Да… Айе!..

Но жарко!.. Душно!.. Тошно!.. Снять башмаки-кауши-убийцы хочется… Омыться хочется!..

КУТЛУК

…Омыться хочется!..

И я схожу с моста к реке к Сиеме моей ледовой сизой…

И берега и камни и тугаи приречные ее ледовые, но мне жарко душно тошно. Горько мне…

И я сбрасываю с себя шутовскую рваную хирку и колпак серпуш желтый и кауши разбитые невеселые…

И вхожу в реку ледовую родную и мне вольно сладко снежно свежо. И молодо.

И горькое согбенное полынное тело мое расцветает в снежных волнах…

И потный запах анаши и потный запах палача уходят уходят уходят…

И река омывает меня моя лазоревая моя дремотная моя ледовая!..

И старые кривые пыльные мои тяжкие ноги плывут текут в реке…

И крутая нежная ханская форель льнет к ногам моим ласкает щекочет, как собака верная чутким влажным добрым носом… Это не форель, это волна родная дальняя волна моя… Она узнала меня… уткнулась в мои ноги…

Я вернулся…

И там за рекой вдали во тьме февральских сырых снежных глухих грушевых гранатовых урюкозых садов лежит спит родной мой кишлак Ходжа-Ильгар…

И там гнездо мое… И там мудрость моя… И там заводь лазоревая сокровенная обитель ягнят телят лазоревая моя…

Там!.. Скоро!.. Я сорок лет там не был…

Я выхожу из реки…

…И Ходжа Насреддин вышел омытый чистый из ледовой реки…

И там на берегу стояла одинокая ива и она ранняя беспечно беспечально распустилась и покрылась зелеными рьяными плакучими молодыми талыми листьями и она стояла вся зеленая и вся была в мокром сонном тяжком мертвом слепом снегу…

И она вся зеленая ранняя невинная стояла в снегу неубитая неумеренная непомерзшая… Невзятая стояла листьями зелеными невинными плакучими падучими мокрыми живыми изумрудами стояла ликовала… И вся она стояла в снегу ранняя невинная расцветшая до времени своего.

И Ходжа Насреддин улыбнулся и подумал, что он, как ива ранняя расцветшая невинная неубиенная в снегу державы Тимура в снегах необъятных Мавераннахра и Турана… Да!..

…И я выхожу из реки.

И снега вокруг осиянные новорожденные сияют… Светло… Молодой снег… Молодая ночь… Молодая река… А я старый… А тело мое растраченное… А я вспоминаю казни свои, глядя на тело свое небогатое голое нерадостное…

И на ногах и на груди и на спине еще живут саднят томятся шрамы рубцы раны… И еще не затянулись не забылись раны свежие недавние… И я засыпан я усыпан ими, как багряными парчовыми лепестками палых жирных роз атласных роз ширазских роз гранатовых…

Да! только такими жгучими живучими я был осыпав лепестками гранатовыми!..

Да!.. Снега сияют а я гляжу на тело свое растраченное…

— Любовь!.. Забытая!.. Была ли ты?.. Была ли?..

— Да!.. Была… Была!.. Была!.. Да не свершилась, не сбылась, а только (только!) завязалась!.. А только началась да затерялась… оборвалась…

Да?..

— Кутлук?.. Ты слышишь?.. Кутлук-Туркан-ага сестра Тимура, ты слышишь?.. Кутлукча, ты слышишь?.. Через столько лет ты слышишь чуешь любишь ждешь на берегу Сиемы у дерева гранатового?.. Ты слышишь, Кутлукча, дитя дева девочка дальняя в платье гранатовом у дерева гранатового?.. Айя?.. Кутлукча моя, ты слышишь, многодальняя?..

— Я слышу, Насреддин, в карбосовой пыльной медовой вольной рваной нищей рубахе!..

— Ты слышишь, дочь степная? дочь раскосая? дочь барласская амирская дочь ханская? дочь сладкая?..

— Я слышу, Насреддин, найденыш сирота с глазами ярыми… И черный сокол с ярыми кровавыми глазами ловит ловит ловит белых белых белых родниковых пьющих цапель!.. Насреддин, мальчик!.. Ты сокол… Я белая родниковая покорливая цапля!..

— Кутлукча!.. Ты в широких шелковых маргеланских татарских туманах-шароварах!.. Ты на