Они находились на такой широкой дороге, что Да Гама только через некоторое время понял, мимо какого множества людей они проехали. Узкая улица в Гоа была бы вся забита таким количеством народа. Были открыты продуктовые лавки и таверны, поскольку биджапурцы снисходительно относились к спиртному, несмотря на наставления Пророка. В освещенной фонарями ночи смешивались запахи горячего мяса и дешевого вина, слышались музыка и смех.

Шахджи подбородком показал на еще одну стену перед ними:

— Это дворец, дом султана и двор. Я там живу, сейчас там также должен жить и твой Викторио, — Шахджи улыбнулся Да Гаме. — Послушай, переночуй у меня сегодня. Это даст тебе время отдохнуть и подготовиться к встрече с Викторио.

Да Гама потребовалась всего секунда, чтобы принять предложение; он благодарно склонил голову.

* * *

Дворец Шахджи — который он сам называл «небольшим домиком» — стоял сразу же за дворцовыми воротами. Появились конюхи и помогли путникам спешиться, но Да Гама так крепко держался за свои седельные вьюки, что Шахджи рассмеялся. Как только они вошли внутрь, появилась красивая молодая женщина, подбежала к Шахджи и положила голову ему на ноги. Он какое-то время стоял над ней, прижав руки к груди, затем поднял ее и представил Да Гаме как свою жену. Да Гама поклонился ей в манере фарангов и в награду получил радостный, беззаботный смех. Да Гама подумал, что на вид ей лет шестнадцать.

Подошел слуга, чтобы проводить Да Гаму в гостевую комнату, но Шахджи последовал за ними и ушел только после того, как удостоверился, что Да Гама удобно устроился. Да Гама запер дверь и осмотрел стены, словно беспокоился, что кто-то за ним наблюдает. Затем он достал из седельных вьюков небольшой мешочек, который ему вручила Майя, и долго держал в руках, вспоминая свое обещание. Потом он развязал узел и высыпал содержимое на кровать.

Внутри лежала блестящая паутина, ослепительно красивая сеточка, украшенная жемчугами и бриллиантами размером с горошину.

* * *

На следующее утро Да Гама проснулся от тихого стука в дверь. Девичий голос шептал его имя. Прежде чем он успел встать, дверь со скрипом отворилась. Но, вместо девушки, вошел молодой евнух.

— Ты кто? — спросил Да Гама.

Евнух отпрыгнул назад с преувеличенным испугом.

— Я думал, что вы спите, господин, простите меня! — пропищал он. — Я — мукхунни, работающий в доме сеньора Викторио Сузы. Он хочет, чтобы я как можно быстрее привел вас к нему. Я принес для вас свежую одежду. Меня зовут Маус[37].

Возможно, евнух получил свое имя благодаря большим глазам с длинными ресницами, а возможно и благодаря носу, который подергивался, когда его обладатель старался стоять неподвижно. Но скорее всего, как догадался Да Гама, кличка появилась из-за левой руки, которая торчала из широкого рукава. Она была коричневой, высохшей и покрытой слоем пушистого меха — по крайней мере, создавалось такое впечатление.

Маус вплыл в комнату бесшумно, как обычно делают евнухи. В ногах кровати Да Гамы он положил одежду фарангов: новые чулки, чистую рубашку и штаны. Его сапоги вымыли и почистили.

— Мне помочь вам одеться? — спросил Маус.

— Я сам в состоянии одеться, евнух, — ответил Да Гама.

На нежном лице Мауса отразилась обида, и Да Гама пожалел о своем резком тоне.

«Ну и черт с ним», — тем не менее подумал он.

— Уйди. Я предпочитаю одеваться без свидетелей.

Маус поклонился так низко, что его лоб почти коснулся пола, а затем проскользнул к двери.

— Нет, подожди, — окликнул его Да Гама. — Здесь есть ванная, сеньор?

— Вам следует подождать, пока мы не окажемся в покоях вашего дяди в Гаган-махале, господин. Там всегда есть горячая вода для ванны.

— Я — солдат, мой мальчик. Холодная вода меня устроит.

Маус повел Да Гаму по узкому коридору в выложенную плиткой комнату. Она была очень маленькой — в ней едва умещались слив и ведро.

— Пойдет, — сказал Да Гама.

Он открыл кран, наполнил ведро и вылил себе на голову. Вода была холодной как лед. Как он догадался, она поступала из цистерны на крыше. Затем Да Гама наполнил второе ведро, потом третье. И все это время он ругал себя за солдатскую браваду. Ему следовало согласиться на предложение евнуха, и он бы сейчас мылся горячей водой, которая всегда есть во дворце.

Дрожа, Да Гама завернулся в муслиновую простыню и вернулся в выделенную ему комнату, оставляя мокрые следы на мраморном полу. Маус сидел перед дверью и опустил голову, когда господин проходил мимо. Да Гаме потребовалось какое-то время, чтобы согреться, даже после того как он оделся.

Да Гама собрал вещи и перебросил седельные вьюки через плечо. Ему не требовалось смотреть, чтобы удостовериться: паутины Майи там больше нет. Снаружи Маус попытался взять седельные вьюки и нести их, но Да Гама отказался. Евнух выглядел удрученным. Он шел, словно стараясь спрятать больную руку от глаз Да Гамы. Похоже, он часто так делал. Евнух болтал о приятных, но незначительных вещах, следуя за фарангом по коридору Да Гама вспомнил, что так любил болтать и Слиппер. Возможно, евнухи просто не умеют закрывать рот.

Они вышли в центральный двор. Дворец Шахджи — его небольшой домик, поправил себя Да Гама, — был простым и изящным, покрытые штукатуркой и отполированные стены блестели в лучах утреннего солнца, как золото.

У главного входа стоял Шахджи.

— Я рад, что ты наконец встал, фаранг. Ты хорошо спал? — он не дождался ответа, но обнял Да Гаму за плечи и повел прочь от Мауса. — Обычно я не разрешаю евнухам заходить к себе в дом, но он принес тебе чистую одежду и не позволил никому другому к ней прикоснуться. Я поступил неправильно?

Да Гама покачал головой:

— Я в долгу перед вами, генерал, и всегда буду вашим должником.

— Помни: я помогу тебе, как смогу. Я буду наблюдать, не бойся, — генерал нахмурился и опустил руку в карман. — Здесь сто анн.

У Да Гамы округлились глаза.

— Мне не нужны деньги, генерал.

— Значит, возьми их, только чтобы порадовать меня. Отдашь через месяц. Ты можешь найти их гораздо более полезными, чем думаешь, — он зажал монеты в руке Да Гамы и заговорил тише: — Помни, что я тебе сказал. А пока попробуй парату.

С этими словами он ушел, слегка взмахнув рукой на прощание. Да Гама улыбнулся, взял один ароматный блин и кивнул на дверь.

— Пошли, Маус, — сказал он. — Кого будем убивать?..

— Убивать, господин? — Маус моргнул.

— Не обращай внимания. Пошли.

По улицам Биджапура они ехали в отдельных закрытых паланкинах. Было раннее утро. В паланкинах Да Гама всегда чувствовал себя неуютно. Носильщики редко отличались хорошим здоровьем. Можно было задернуть занавески, чтобы их не видеть, но их тяжелое дыхание слышалось всегда, как и постоянные ругательства, хотя и произносимые шепотом. Если носильщиков не подбирали по росту и ширине шага — а их не подбирали никогда — то паланкин постоянно качало, гораздо хуже, чем любую лодку, и от этого поднималась тошнота. Они двигались, как самый слабый носильщик, который неизменно оказывался старшим в группе. И все это делалось ради какого-то непонятного величия, словно ты был слишком высокопоставленным, чтобы опускать ноги на землю.