— У нас обязательно спросят, кого мы везли сюда из Любека. Всем запомнить: наш корабль нанял русский, которого зовут Иван, сын Петра. Откуда он взялся в Любеке, нам неведомо. Кто скажет иначе, тому лучше не возвращаться в Любек!

Матросы согласно закивали, ибо никто из любекских моряков не любил шведов.

Если комендант Нарвы был взбешен, узнав о бегстве русского купца, то Арманд Скров и его друзья-заговорщики на радостях собрались вместе. Подняли бокалы и шепотом произнесли тост за храброго русского купца Тимотеуса. А потом уже без всяких тостов пировали, отходя от той тревоги, которую ощутили, узнав об аресте русского разведчика. Напились основательно, но вреда это никому не принесло.

Поздно вечером хлынул страшный ливень. Наступила полная темнота, началась буря, даже речные волны Наровы казались грозными. Капитаны шведских военных судов испугались: не порвет ли страшный ураган паруса, не сломает ли мачты. Они предпочли укрыть свои корабли у пристани, а промокших и продрогших матросов отправить согреваться в каменную крепость.

В полночь раздался еле слышный скрип корабельных канатов — в страшный ураган Ганс Мюллер отправил свой корабль в плаванье. Кто-то может посчитать, что решение любекского шкипера было безумным. Но это не выдумка авторов книги, а исторический факт: в ужасную бурю бесстрашный любекский мореход сумел пройти мимо шведских судов, выйти в открытое море и отправиться в родной порт. Невзирая на непогоду, немецкий корабль вернулся в Любек, причем моряки даже не попросили перед уходом у Афанасия Власьева дополнительной платы за неожиданные сложности.

Что касается Тимофея Выходца, то шведские власти, так и не смогли узнать, кого именно задержали. А вскоре началась война с Речью Посполитой и стало не до какого-то таинственного русского купчишки…

В российскую столицу Афанасий Иванович Власьев приехал очень вовремя: как раз ожидался приезд в Москву литовского канцлера Льва Сапеги. Вельможный пан не ударил в грязь лицом: в Москве, помимо десятка вельмож и куда большего числа простых дворян, находилось 400 человек прислуги, да еще несколько сотен — черни.

Царь Борис не посрамил земли русской: на прокорм польской посольской оравы, по воспоминаниям секретаря посольства Ильи Пельгржимовского, выделялось ежедневно 14 коров, 30 баранов, сотня гусей, одного только перца посольской челяди требовалось около килограмма в день. Кто знает, не потому ли хитроумный канцлер Сапега сформировал столь огромную свиту, что знал: голодным в Московии никто из его спутников не останется.

Ещё у российской границы великого посла Льва Сапегу встретил конвой — три тысячи стрельцов и конных дворян. Чтобы посол не скучал в пути, для него выделили специальный дорожный винный погреб. К услугам вельможного пана всегда имелись штоф (более литра) водки, штоф рейнского вина, штоф романеи (красного вина из Франции), штоф вишневого меда, штоф малинового меда, ведро отборного меда, ведро медового кваса, 2 ведра пива разных сортов. От такого количества алкоголя во время долгого пути вполне можно было спиться, но канцлер, как всегда, был щедр и делился напитками со свитой. Существуй тогда гаишники, пану Сапеге было бы некомфортно дуть в трубочку, но мертвецки пьяным его во время путешествия никто не видел. А когда прибыли в Москву, выпускник Лейпцигского университета юрист и политик Лев Сапега и вовсе оказался трезв, как стеклышко: умели пить ляхи!.

Вельмож разместили по хорошим домам. Ели, пили, имели надежную охрану, вот только царь их не принимал. Будто бы колено болит. Чтобы заинтересовать царя Бориса, литовский канцлер составил список привезенных для него и членов его семьи подарков. Они исчислялись десятками: золотая цепь, украшенная жемчугом и драгоценными камнями, гнедая лошадь, убранная по-гусарски с чепраком, украшенным жемчугом, серебряный кубок с позолоченной крышкой, золотой кораблик (игрушка для царского сына), носилки, покрытые красным бархатом, а в средине обложенные парчою на меху в серебряной оправе и при них шесть итальянских коней с бархатною сбруею, оправленною в серебро, перламутровый кубок, осыпанный бриллиантами… Князь Андрей Васильевич Елецкий прочитал список и возмущенно посмотрел на Сапегу. Лев Иванович спокойно выдержал его взгляд. Тогда князь гневно спросил:

— Почто царский титул не пишешь? Почему царь не назван государем всея Руси? Надобно титул писать так: «Божией милостью, Государь Царь и Великий Князь Борис Фёдорович всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский, Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных. Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондийский, и Обладатель всея Сибирская земли и великие реки Оби и Северные страны, Победитель и Государь Иверские земли Грузинских Царей и Кабардинские земли Черкасских и Горских Князей и иных многих Государств Государь и обладатель».

Без запинки перечислив все земли, князь Елецкий, не дожидаясь ответа, развернулся и ушел, хлопнув дверью.

День сидели послы в отведенном для них доме, два дня, три… Никто к ним больше не приходил, на переговоры их не приглашали. Постепенно полякам стало казаться, что они находятся в своего рода заключении: на улицу ходить нельзя, женщин нет, делать нечего. Разве что пить водку и хмельной мед, щедро предоставляемые Льву Сапеге московитами.

Однажды, после третьего кубка хмельного меда вице-посол пан Варшицкий недоуменно спросил у своего начальника:

— Почто вы титул царский не написали? Что это меняет? — Надобно мир с Москвой подтверждать, а не гордость тешить.

Пан Сапега вздохнул в ответ:

— Я по-твоему кто, посол польский, или подданный царский? Канцлер Великого княжества Литовского или царя Федора холоп?

— Что за вопрос?! Не понимаю?

— Чего тут не понять! Этот московит, князь Елецкий, хочет, чтобы я титуловал царя так: государь всей Руси. Но разве Малая и Белая Русь не являются частью Руси? Милостивый пан, посмотрите карты, нарисованные лет сто назад в Германии. На них и вовсе Русью называются только киевские и полоцкие земли, а владения царя — Московия. Если же я признаю, что царь Борис — государь всея Руси, получится, что и Оршанское воеводство, где я родился, и Слоним, где ныне живу — земли русского царя!

— Да, это не годится, ваши земли — ваши, а не царя Бориса, — решил пан Варшицкий.

Лев Иванович про себя подумал: «Пану Варшицкому зубы заговорил, но, быть может, и правда — заключение мира с русскими важнее того, как титуловать их царя?»

На следующую ночь пан Сапега проснулся от шума и колокольного звона, в темноте он увидел за окном красное зарево. Рядом с посольским домом горели избы, случилось самое страшное, что только может быть в Москве — пожар. То была расплата за вольготную жизнь в деревянных домах с садами и банями: дерево горело очень быстро, стоило кому-то забыть вечером потушить свечу на кухне или из печи выпадала на пол раскаленная зола и, случалось, сгорало полгорода.