Я не заметил, как с нами поравнялась девушка. Она начала расспрашивать Артема про машинку. Артем отвечал неохотно. За свои три года он, черноглазый сердцеед, уже немножко подустал от женского внимания. Нет, колесами вниз не удобнее, отвечал сынок. Нет, кузов не отвалится, а если и отвалится, то так будет даже лучше. Наконец мы добрели до «Пятерочки», и девушка, адски сюсюкая, попрощалась с Артемом и нырнула в магазин.

– Вот привязалась! – недовольно буркнул я и, кажется, услышал над головой фанфары.

Ведь раньше я, недомачо, и мечтать об этом не мог. О том, что однажды доживу до того дня, когда смогу сказать такое про девушку.

Как-то раз незадолго до отправления поезда мой криворукий Амур, вечно колдующий мне полу- и полностью пьяных мужиков в попутчики, вышел покурить, и в моем купе СВ появилась красотка. Красотка из разряда тех красоток, с которыми находиться в зоне видимости – уже измена.

Всю ночь в нашем двухместном купе мы с красоткой не давали друг другу заснуть. Буквально до самого утра, до прибытия поезда.

На перрон мы оба вышли сонные, помятые и очень довольные друг другом.

Это была одна из тех мусорных случайных встреч, которые порой за несколько часов дают человеку больше, чем годы дружбы…

Всю ночь красотка рассказывала мне про сады Англии и про сорта хосты. Всю ночь я рассказывал красивой попутчице про сына Артема.

Эх, годы, годы… Вот если бы меня да с этой красоткой, да в то же купе на целую ночь, да лет двадцать назад.

И что? (Обращается сам к себе). С твоей пугливостью двадцатилетней давности ты бы даже в купе к такой женщине не решился войти, несмотря на наличие билета. Так бы и ночевал всю дорогу в тамбуре.

Действительно, кого я обманываю… Мои самые эрогенные зоны – это язык и уши.

В смысле – поговорить и послушать.

На автобусной остановке – юная девушка. На глазок лет двадцать, а то и, страшно сказать, все девятнадцать.

Хороша до безобразия (так бывает). Стройна и белокура, точно из мультика. Взгляды порхают бабочками, прямо посреди зимы. Она улыбается. Безадресно, самой себе, своей молодости.

Эх, годы мои годы, повисли вы на мне ломтями по бокам, даже уши потолстели. Стал я слоноподобен, толстокож, основателен, недвижим.

– Сказать что-то хотите? – вдруг игриво спрашивает меня девушка. Видно, я слишком откровенно ее разглядывал.

На ее непокрытых волосах искрится двадцатиградусный морозец, иней вплетается в пряди, на лбу выступают зимние узоры. Какая красота!

И я слышу, как бы со стороны, свой ответ ей:

– Да, девушка, вы бы шапку надели…

В толпе на улице я почувствовал аромат сандалового дерева. Рядом со мной на светофоре стояла девушка, аромат шел от нее.

Сандал из ее духов мгновенно открыл портал в 1986 год, когда отец вернулся из командировки в Мозамбик и привез оттуда деревянную маску с тем же самым запахом. Я так ждал тогда папу, так скучал, что сандал стал для меня запахом встречи, запахом счастья. А еще в сандале есть нотки чего-то потустороннего и нездешнего. А еще…

Девушка удалялась, а ее запах все еще хотел мне что-то рассказать, и я пошел за ней. Сандал вызывал из моего подсознания духов, они по-рыбьи открывали рты – рождался текст. Не все буквы хотели открываться, и злобный Якубович, чей облик обычно принимает моя Муза, все заставлял крутить в голове барабан. Я шел за девушкой, выставив вперед нос под стать ледоколу, пробивающему лед бессловесности. Аромат сандала – единственное, за что я мог уцепиться, текст начинался именно отсюда…

– Мужчина, вы меня преследуете?

Девушка резко повернулась ко мне лицом. Испуга в ее взгляде не было: ни одна женщина на свете еще не смотрела на меня с испугом. Насмешка, жалость, флер материнства, снисходительность, скука, безнадежность – все это в женских взглядах встречалось, но только не испуг.

– Нет, – промямлил я, не успев спрятаться за собственной тенью, – просто так получается, что мне туда же, куда и вам.

– Мне нужно к моей машине, и, собственно, вот она.

Девушка, и правда, стояла перед машиной, взявшись за ручку двери.

– Нет-нет, – ответил я, непонятно против чего возражая, – мне нужно на метро.

Ну, в самом деле, не объяснять же бедняжке, что за ней увязался гениальный писатель в поисках сюжета. После такого и до испуга во взгляде недалеко.

Жена сама виновата. Отпустила меня одного. Точнее, с Семой. А это хуже, чем одного. В два раза хуже. Вот я и насмотрелся. Теперь я как продвинутый каратист: знаю, но не применяю.

Этот самый Сема привел меня в ресторан вроде бы чтобы накормить, а в итоге научил плохому. По факту заведение оказалось не просто рестораном, а рестораном, совмещенным с ночным клубом. Официанты пели и танцевали на барной стойке, гости тоже пели и танцевали на барной стойке, кто мог залезть. А я последний раз ужинал в ресторане довольно давно, и это было «Му-му», то есть разница существенная.

В этом ресторане-клубе собралось очень много красивых женщин. Как будто волшебник вытряс их со страниц модных журналов. Поначалу я пытался отводить взгляд, чтобы не подводить жену, но красотки были повсюду; потом я зажмурился, но в таком виде не получалось нормально поесть (платил Сема), и я два раза больно ткнул себе в щеку вилкой. При чем тут жена, удивился Сема, когда я ему пожаловался, разве бывшим алкоголикам запрещено разглядывать винные этикетки? Сравнение мне польстило, и я решил разжмуриться.

Вокруг происходило много странного, поэтому вопросов к Семе у меня было с горкой. Друг отвечал, ковыряясь вилкой в опятах, которые потом (когда принесли счет) оказались трюфелями.

– Зачем она так делает ногами? – спросил я про девушку в сомнительной юбке (в смысле, есть большие сомнения, что она на ней есть).

– Она танцует, – пояснил Сема.

– Ааа, – удивился я.

В мои годы это называлось по-другому, и для этого требовался шест.

– Она в активном поиске? – решил я блеснуть умом и сообразительностью.

– В слишком активном, – уточнил Сема.

За соседним столиком сидели три девицы, прямо как у классика, с тем самым взглядом «кабы я была царица». Они выглядели прекрасно, но одинаково – продолговатые лица, словно вытянутые вантузом, острые скулы, об которые можно порезаться, – и настолько одинаково, что, в конечном счете, пожалуй, ужасно. Прекрасные до ужаса, такое в городах, где на одни губы три салона красоты, случается. Несколько раз я попадал в их поле зрения. На мне уже тлела одежда. Я попытался улыбнуться (из вежливости, исключительно), но от отсутствия практики лицевой нерв защемило, и щека конвульсивно задергалась.