Именно Павлу Мельникову Нижний Новгород обязан тем, что помнит сегодня те предания и легенды, с которых начинается его история – и в работах специалистов, и в рассказах экскурсоводов, и в сборниках фольклора. Если бы не были записаны эти сказания на рубеже 30 – 40-х годов XIX века, трудно сказать, дожили бы они до нас или нет.

Еще один сюжет – древняя песня, записанная то ли самим Павлом Мельниковым, то ли кем-то по его просьбе в селе Сиуха недалеко от Дальнего Константинова. Даже не понять уже сейчас, на каком языке. В этом селе в середине позапрошлого века назад жила мордва, и вряд ли эти люди пели по-русски. Дата записи – 1849 год.

В этой песне многое перемешано, смещено, но – во имя того, чтобы сказать что-то главное.

По Волге плывет «московский мурза». Он видит: на Дятловых горах, где Волга принимает Оку, словно нагибается к земле белый березник. Что это?.. Слуги докладывают: это мордва в белых одеждах молится своим богам, кланяется земле.

«Мурза» велит послать молельщикам угощение. В ответ им шлют хлебы и мехи с хмельным медом и пивом. Только вот дети, которые несут подарок, съедают и выпивают его по дороге. А дальше задумываются: что же делать? В мехи они наливают ключевую воду, а на вышитые полотенца насыпают землю. «Московский мурза» принимает это и благодарит Бога – за то, что получает мордовские земли и воды.

Кому-то все это покажется странным?

Но люди далекого прошлого должны были уметь общаться друг с другом, даже не понимая языка соседей. Они дарили чужакам подарки – такие, чтобы смысл был понятен. Дар «мурзы» означал, что русские плывут по Волге с добром, уважают тех, кто здесь живет, и готовы продемонстрировать почтение к их вере, к их богам. Посланный ему ответ обозначил, что в этот день «мурза» для них – дорогой гость и его с почтением присоединяют к празднику, к молению, к событию. Но все спутала подмена.

Ошибка? Глупая проделка детей?..

Нам, людям другой эпохи, может такое показаться. А вот те, кто пел эту песню, знали – ничего подобного: если это случилось, то так и должно было произойти.

Люди собрались, чтобы помолиться богам, попросить у них доброй судьбы для своего народа. Они пришли в особый день в особую точку, чудесную, о которой знают высшие силы: так просто место и время молений ни у одного народа не выбирались. Если так, то боги все слышат, видят, готовы отозваться на просьбы.

Если они услышали людей, значит, они поняли их (а неправильно понять они не могут: это же боги!) и определились в том, что передают земли и воды под руку русского князя. Такова их воля. И в ней есть смысл, даже если кто-то его не понял.

Наверное, так боги проложили путь этого народа в будущее, сделали, чтобы он потерял свою безраздельную власть над этим краем, но зато не погиб в огне войн, не перетерся в жерновах времени. Этого не случилось за восемь веков, за которые на земле успело сгинуть немало народов.

Воля богов, воля судьбы рождает трагедии. И мы можем представить себе и страдание людей, переживающих неожиданную потерю чего-то самого главного, и радость «мурзы». И легко прикинем, за чьими плечами стоим мы – за «пострадавшими» или за «выигравшими» в этой истории, кому нам сопереживать…

Но здесь надо остановиться. Потому что мы – прямые потомки и тех и других. И «московский мурза», и молельщики – герои, смело глядящие в будущее, пытаются там увидеть нас, тех, кто придет после, наследников. Нам предначертано чтить и тех и других. Сегодня мы – один поток народов, соединившихся в Поволжье, мы их память и их мечта о том, что здесь будет мир и люди станут жить достойно. Сбывшаяся и несбывшаяся мечта.

У женщины на том камне возле Ивановской башни – красивое, скуластое лицо. Наверно, она нерусская.

Может быть, воин, пришедший в эти места с владимирских земель, увидел ее здесь впервые – еще совсем молодую, и подумал: вот какая у него должна быть хозяйка – скромная, добрая, не похожая на его односельчанок. Он представил себе, как коснется ее руки. Она строго посмотрит на чужеземца – и ярче станет ее румянец. А он улыбнется ей и почувствует, какой толстый этот белый холст ее одежд. Он будет перебирать ее украшения – болгарские монеты, похожие на чешуйки больших рыб, заморские перламутровые раковины каури – и хвалить, как красиво. Он ее будет любить и научит своим самым красивым русским словам. А она потом будет ждать его здесь, и здесь будет его дом.

Люди, глядящие на нас из глубин камня, надеются, что мы в этом краю не ссоримся. Потому что наши предки искренне, от души обменялись в тот день подарками. И были услышаны богами.

В здешний разговорный обиход 70-х годов ХХ века из того времени вошла эта формула «град-камень». Понималась она легко и конкретно: вот он, наш Нижегородский каменный кремль. Может быть, запечатлеть эти слова помогло опять-таки стильное кафе, которое именно тогда появилось как пристройка к Дмитровской башне. Оно называлась «Град-камень». И там была «старина» того времени: тяжелые деревянные столы и лавки из толстых брусьев, выразительно-аккуратная каменная кладка. И никаких изысков – совсем недорогое мороженое с фруктовым сиропом.

Город Горький прирастал тогда новыми жилыми районами. Парки, мосты, заводы, Волга с аккуратными рядами волн и «метеором», чайки, памятник Ленину рядом с ярмарочным домом – таким его тогда размашисто рисовали или складывали из мозаики на больших панно местные художники-монументалисты. Это тоже был стиль того времени. Оставались обиходными образами знаковые здания старого Нижнего. Например, банк и драмтеатр, Главный ярмарочный дом – и как они хорошо смотрелись и на красивых коробках сувенирных конфет. Но само прошлое куда-то ушло, оказалось за поворотом, превратилось в составляющую тогдашнего стиля.

Нижний Новгород

И запали тогда вдруг пронзительные слова – совсем о другом, услышанные в каком-то разговоре: «Ведь как Горький говорил?.. Город каменный, люди железные. Это же о Нижнем, о нижегородцах – они тяжелые, они крепкие…»

Должно было пройти пара десятилетий, прежде чем я обнаружил, что принадлежит она совсем не Горькому.

Нет, у него нашлись похожие слова. В «Записках о ремесле» он вспоминал свое нерадостное детство в городе, где «дома каменные, а люди железные». Эту фразу можно найти и в письме, которое было адресовано в театр, где ставили пьесу Горького «Васса Железнова». Суровая, властная владелица пароходов была для автора пьесы нижегородской «железной женщиной».

А вот дословно фраза нашлась в легенде об Алексии-святителе, митрополите Московском, мощном церковном и политическом деятеле XIV века. Есть две даты рождения Алексия: 1292 или 1304 год. Будущий митрополит был духовным наставником будущего великого князя Дмитрия – того, который в запечатлеется в памяти народа как Дмитрий Донской, победитель в битве на Куликовом поле. В годы, когда история церкви была не в чести, легенда эта почти забылась. Ее не печатали в книге. Разве что нижегородский краевед Николай Усов включил в 40-х годах в свой сборник. Но сборник это рукописный, и познакомиться с ним можно только в областной библиотеке.