не решился следовать за ней. Даже Шарофатхола, сделав два шага, остановилась. Лишь дав Зайнаб отойти шагов на тридцать, она, стараясь не обращать на себя внимания, быстро-быстро засеменила по другой стороне улицы.

Рассказывая потом, как она шла вслед за инспекторшей, Шарофатхола хвастала, что сразу же узнала портфель. Будто и в самом деле могла запомнить обыкновенный коричневый кожаный портфель с того времени, когда видела его в доме директора.

Мало ли что наговорит Шарофатхола! Она могла бы еще сказать, что сквозь кожу портфеля ей были видны деньги… Что-то она, конечно, могла подозревать. Ведь получку она ждала едва ли не с самым большим нетерпением: не очень-то много зарабатывает школьная уборщица!

Ждали зарплату все члены школьного коллектива. Кому приятна такая задержка, да еще перед праздником? Но и делопроизводительница, и старый истопник Хаким Мирмуллоев, и все педагоги волновались гораздо больше из-за того, что директор школы, которого они искренне уважали, попал в такую ужасную историю.

В тот момент, когда Зайнаб, а вслед на ней и Шарофатхола, вышли на площадку перед школой, прозвенел звонок, возвещавший о том, что перемена кончилась. Дети побежали в классы. Зайнаб остановилась в раздумьи перед входом в школу, но тут же повернула вправо — к домику директора.

На крыльце стояли заведующий учебной частью, старик Бакоев и Елена Ивановна… А рядом с Еленой Ивановной, спустившись на одну ступеньку, стояла сама Сурайе и что-то горячо говорила.

К этой группе, все так же прижимая портфель к груди, подошла Зайнаб.

— Здравствуйте! — сказала она и поклонилась.

Ее еле заметили. Один лишь Бакоев вскользь посмотрел на Зайнаб и ответил:

— Салам.

Елена Ивановна в это время убеждала Сурайе не ходить в школу:

— У вас очень утомленный вид. Вам необходим, совершенно необходим отдых. Неужели мы не можем вас заменить хоть на сегодня…

Зайнаб подошла ближе. Прямо глядя на Сурайе, она повторила:

— Здравствуйте!

— Что? — спросила Сурайе и оглядела Зайнаб с ног до головы.

— Извините, что я вам помешала, — очень тихо и в то же время настойчиво, продолжала Зайнаб. — Я к вам, Сурайе-хон! Мне очень… Мне очень-очень нужно с вами поговорить…

— Я вас слушаю, — сухо откликнулась Сурайе и слегка дернула плечом. — Или может быть лучше в комнате?

Увидев, наконец, в руках у Зайнаб портфель, Сурайе вздрогнула и оглядела педагогов. Те ничего не поняли, но поторопились сказать:

— Пожалуйста, пожалуйста… Мы вас подождем.

Сурайе и Зайнаб вошли в квартиру и закрыли за собой дверь. Они пробыли там не больше пяти минут. Но и эти пять минут тянулись для ожидающих, как пять часов. Все почувствовали, что посещение Зайнаб таит в себе что-то важное.

Но вот открылась дверь. Первой выскочила на крыльцо Сурайе. Теперь она обеими руками прижимала к груди портфель.

— Нашелся, нашелся! — кричала Сурайе и глазами, полными слез, смотрела на своих товарищей.

Следом за ней вышла Зайнаб. На нее никто не обращал внимания. Она скромно пряталась за спиной Сурайе.

— Где же вы?! — вскричала Сурайе и, обернувшись, схватила руку Зайнаб. — О, господи, ну скорей же, подруженька! Милая, дорогая!.. Где телефон?!.. Надо звонить в город… В область… В милицию… К прокурору… Куда же звонить, товарищи, подскажите…

Тогда старик Бакоев, который уже всё понял, сказал голосом спокойным и добрым:

— Тише, не шумите, дети! Не надо никуда ходить. Не надо устраивать переполох в школе… Я сам пойду и сам позвоню…

Все сразу согласились. И Бакоев пошел. Но почему-то не в школу, где находился ближайший телефон, а в сторону правления колхоза.

— Это правильно, — проговорила Елена Ивановна. — Там он встретится с раисом и с секретарем парторганизации. Они посоветуются, кому позвонить, что сказать… Десять минут раньше, десять минут позже — от этого ничего не изменится… — Деньги нашлись — вот, что самое главное…

И тут оказалось, что у старика Бакоева удивительно острый слух. Он ведь отошел уже шагов на пятнадцать, но вдруг обернулся и, хитро прищурившись, спросил:

— Что самое главное? Ну-ка, повторите!.. Или нет, лучше не повторяйте. Мы все вместе как следует подумаем, а потом скажем, что самое главное.

ЭПИЛОГ

Для коня красноречия круг беговой —

Это внутренний твой кругозор бытия.

Кто же всадник? — Душа. Разум сделай уздой,

Мысль — привычным седлом, и победа — твоя!

Носар Хасроу.

«…Подошел конец учебного года. Работы по горло. Весенние события потеряли остроту. И все же я, вероятно, довел бы до конца свои записки. Но каждый раз, когда я вынимаю из ящика стола эти тетради, Сурайе неодобрительно посматривает на меня, как бы говоря: «Урок, который мы получили, и так никогда не забудется! Мы уже не сможем повторить подобные ошибки. Так зачем же мучить себя, ворошить прошлое?»

Я смущаюсь под ее взглядом, прячу тетради и откладываю, откладываю.

Но вот сегодня мы неожиданно получили из города небольшое письмо от нашей дорогой Зайнаб. После суда, на котором она держалась молодцом, показав, как глубоко осознала меру нравственного падения бывшего своего жениха Мухтара Махсумова, мы с ней еще не виделись.

Попутно замечу, что и я только на суде узнал до конца этого человека. По ходу дела выяснились темные стороны его жизни. Ему предстоит, повидимому, ответить и за другие свои преступления… Но довольно о Махсумове. К своим запискам меня заставили вернуться иные соображения.

В своем письме Зайнаб сообщила нам, что экзамены сдаст успешно и что жизнью своей в общем довольна. Очень благодарит за приглашение в Лолазор. Она пишет, что в Лолазоре ей понравилось, о лучшем месте, чтобы провести отпуск, она и не мечтает. Очень хочет повидать Мухаббат, которую за время жизни в нашем доме горячо полюбила… Была бы рада встретиться и с нами, особенно с Сурайе, но…

Вот в этом то «но» самое главное. Зайнаб боится растревожить рану. Боится, как она пишет, напомнить себе дни любви.

Мы ответили на письмо Зайнаб вместе с женой. Постарались написать как можно ласковее. Сказали, что рана ее постепенно заживет, время всё излечивает…

Да, вот, что я хочу еще заметить. Мне пришла в голову мысль, которая не дает покоя. В тот момент, когда во мне загорелась такая неудержимая, такая страстная вспышка влюбленности… Да, да я хочу сказать как раз о той безумной и нелепой ночи. Я тогда не рассуждал, не думал. Потому и я воспользовался стихами Саади, что они выражали безотчетное чувство. Любовь, где нет