ехать — невозможно. Оставить Зайнаб запертой на такой долгий срок, да еще учитывая ее настроение — более чем рискованно. Портфель с деньгами он спрятать не успел.

Единственное, что его могло выручить — это ставка на доверие. Когда он говорил Зайнаб, что вверяет ей свою судьбу — в его словах не было никакого преувеличения. Если б он думал, что, ползая у нее в ногах, вернее добился бы ее согласия на молчание — Мухтар бы ползал… Несколько минут, всего несколько минут. За этот короткий срок он должен ее переубедить, сломить, подавить, упросить — всё что угодно, только бы не попасться.

Время идет. Каждую минуту за ним может зайти лейтенант милиции… Неужели не удастся? Неужели Зайнаб не побоится угрозы тюрьмы? Неужели растопчет их семилетнюю любовь, откажется от замужества? Неужели отбросит всё, что их связывает и… продаст?

Мухтар проклинал себя за то, что утром был так груб, оскорбил ее и ударил… Тут ему в голову пришел еще один довод. Сила его показалась ему непреодолимой.

— Зайнаб! — произнес он горячим шопотом и послал ей взгляд, который, по его мнению, выражал страстную муку и бешеную ревность. — Сегодня утром ты защищала преступника Анвара. Что бы ты ни говорила о том, какой он хороший педагог и человек, перед лицом закона Анвар преступник… Ты хотела вернуть ему деньги, выручить его… Мне ты сказала, что присвоить находку — означает совершить кражу. Назвала меня вором. Я разъярился. Это так. Но будь великодушной — прости меня… Да, я преступник. Но теперь перед тобой два преступника: Анвар и я. Почему же ты защищаешь его? Значит, любовь к нему в тебе сильнее?.. А если бы мы нашли портфель не Анвара, а незнакомого нам человека?..

Окончательно сбитая с толку, Зайнаб смотрела на Мухтара почти с мольбой. От изумления она даже приоткрыла рот. Ведь вот же, действительно, и тот и другой — нарушители закона, действительно, ей нужно выбирать.

— Правда, правда, — едва слышно прошептали ее губы.

Мухтар не дал ей опомниться. Теперь он сыпал одни лишь приказания. Короткие и точные:

— Я тебя не запру. Но до темноты не высовывай никуда носа. Никуда! Понятно? — Она кивнула. — Ночью, если я не вернусь, рассуешь деньги под платьем. Портфель сунешь вот сюда, — он приподнял половицу. — Чемодан не бери. Выйдешь через калитку… Чемодан я привезу тебе потом… Выйдешь — и на шоссе. На попутной доберешься до дома… Ясно? Всё, всё! Я ухожу.

Порывисто прижав к себе Зайнаб, Мухтар крепко поцеловал ее в губы…

Она видела, что по двору он шел уверенной деловой походкой. Заметила, что вынув из кармана кусок лепешки, он принялся жевать. И сердце ее защемило от жалости: «Бедный, он ведь сегодня еще ничего не ел». Ей и в голову не пришло, что она тоже не имела во рту ни крошки.

Не пришло ей в голову и то, что жевать он стал, желая показать лейтенанту милиции, что ходил домой завтракать. Видите, какой он деликатный: не заставил их долго ждать, не доел, вынужден жевать на ходу…

…И вот Зайнаб сидит на тахте, с ужасом и тоской смотрит на незапертую дверь и раскачивается всем телом. «Мамочка, мама. Мамочка, мама, — вот уже несколько минут бессмысленно повторяет она. — Да что ж это такое, к кому в руки я попала, кого выбрала себе в мужья?!».

Глава 13.

Все в мире покроется пылью забвенья,

Лишь двое не знают ни смерти, ни тленья:

Лишь дело героя да речь мудреца

Проходят столетья, не зная конца.

И солнце и бури — всё выдержат смело

Высокое слово и доброе дело.

Абулькссим Фирдоуси.

Прошло уже полчаса после того, как легковая машина уехала из Лолазора, а у здания сельсовета всё еще стояла и обсуждала происшедшее кучка людей. Объяснения давал начальник почты. В голосе его чувствовалась обида. Он думал, что его тоже пригласят в районный центр. Как никак — он первый сообщил в сельсовет о чрезвычайном происшествии.

Молодой человек с усиками, актер из города, то и дело перебивал рассказчика. Пожимая плечами и жестикулируя, он повторял все время:

— Позвольте, позвольте. Тут что-то не так. Вы не могли это слышать…

Его просили помолчать, не мешать рассказчику, но актер не унимался:

— Не так, не так! Вы говорите, что директор школы поссорился вчера с женой… Позвольте, позвольте, я все-таки режиссер и зрительное воображение во мне развито, как ни у кого… Сперва они крупно поскандалили, потом вышла эта приезжая красотка с чемоданом, потом выскочил директор, потом почему-то…

Маленькая, бойкая старушка довольно бесцеремонно оборвала актера:

— Вы, я вижу, того же поля ягода, что и эта Зайнаб. Хотите ее выгородить. Я-то видела всё и расскажу кому надо. С самого начала вышла эта инспекторша, а потом выскочил на минутку директор, но он вернулся. А вот вы… — да вы, молодой человек, — с ней разговаривали и несли ее чемодан… Думаете, никто этого не заметил? Стараетесь запутать… Наш директор — хороший человек, а такие как вы, да еще этот Мухтар…

Лицо актера покрылось ярким румянцем. Он выразительно развел руками и протянул:

— По-озволь-те! Какое это имеет отношение?..

— А куда она девалась? Нет, вы скажите, где она, эта ваша приятельница? Всех вас выведут на чистую воду…

Актер потерял дар речи. Он смотрел поочередно на всех, кто тут стоял, но ни в одном взгляде не видел поддержки.

— Позвольте, позвольте! — воскликнул он опять со страшным возмущением, но тут же осекся.

Из калитки в дувале вышла Зайнаб Кабирова. Вид ее был необычным. В лице ни кровинки, глаза неестественно блестят, взгляд углублен в себя. Шелковый плащ хоть и перетянут поясом, но пояс вывернут наизнанку — заметен продольный шов. Пуговицы на плаще застегнуты неправильно, поэтому одна пола задралась, а другая — ниже чем следует. К груди она прижимала большой туго набитый коричневый портфель.

Странное дело: при том, что внешний вид Зайнаб был так несуразен, это не вызвало ни у кого ни смеха, ни улыбки. В том, как она шла, в ее позе и походке было высокое достоинство, почти торжественность. Она шла прямо на людей и как будто — не видела их. Шарофатхола поклонилась и хотела даже что-то сказать. Зайнаб ответила на ее поклон, но тут же отвернулась и продолжала идти дальше, по направлению к школе. И хотя она вызывала жгучее любопытство всех собравшихся, никто