— Вот, — сказал я, — это всё надо отдать…

— Что случилось? — напряженно улыбаясь, спросила Сурайе.

Задыхаясь от волнения, я рассказал ей о потере. «Что делать? Что делать?» — твердил я.

— У нас есть отрез на костюм, золотое колечко; серьги, подаренные мне мамой… Всё надо продать, — отвечала жена.

Я целовал ей руки и говорил, говорил, рассказывал всё как было… Когда я заговорил о Зайнаб, моя жена немного покраснела. Она считает себя виноватой, — сказала Сурайе, — и тоже просит прощения за необоснованную ревность… Я не дал ей продолжать… Мы строили планы дальнейшего поведения. Мне казалось, что нужно как-нибудь скрыть это несчастье, раздобыть любыми путями деньги…

— Не дай бог, узнают в школе, — шептал я. — Ведь там ждут получки…

Я был болен, совсем болен. Кажется, бредил. Сурайе гладила меня по голове и мягко убеждала не таить ничего от товарищей, ни на шаг не отступать от правды.

— И о Зайнаб рассказать? — спрашивал я.

— Да.

— О том, что влюбился?

— Да.

— И о том, что был пьян?

— Да.

— А где Зайнаб? — спросил я, но ответа не дождался. Кажется, опять потерял сознание или уснул.

Когда я открыл глаза, в комнате сидели Бакоев, Елена Ивановна, еще несколько учителей и секретарь нашей парторганизации — бригадир колхоза.

Я хотел рассказать им всё как было, но растерялся, не мог ничего толком объяснить и только метался по комнате. Они меня прервали. Сурайе давно рассказала им все обстоятельства дела, — сказали они.

…Около полудня к нашему дому подъехала машина, и меня арестовали.

…Когда лейтенант милиции, в сопровождении секретаря сельсовета (председатель сельсовета всё еще был в отъезде) вошли, и мне был предъявлен ордер на арест, внешне спокойнее всех держалась Сурайе… Но я-то знаю свою Сурайе, знаю, чего стоило ей спокойствие в то утро… Товарищи мои по работе в первую минуту как бы окаменели. Потом все вместе стали кричать, что это недоразумение, что они ручаются, что быть не может… Лейтенант милиции вынужден был их оборвать. Он сказал, что выполняет свой долг, что от него решительно ничего не зависит, что он просит не мешать…

Меня повезли в город, откуда я уехал меньше десяти часов назад. По дороге мы остановились на минуту у сельсовета. Секретарю надо было захватить из конторы какие-то бумаги и забежать домой. Я сидел между лейтенантом и милиционером. Мимо мелькали лолазорские дома, ставшие мне такими родными за десять лет, проведенных здесь… Впереди, рядом с шофером, не оборачиваясь ко мне и не разговаривая, сидел Мухтар, который ехал в город в качестве представителя местной власти…»

Глава 12.

Ворон соколу сказал: „Мы с тобой — друзья, —

Оба — птицы, кровь одна, и одна нам честь!“

Сокол ворону в ответ: „Верно! Птицы — мы,

Но различье знаешь сам, между нами есть.

То, чего я не доел, съест и царь земли,

Ты же, грязный трупоед, должен падаль есть“.

Абулькосим Унсури.

После того, как Мухтар, перед отъездом в район, забежал на несколько минут домой, Зайнаб с еще большим ужасом смотрела на отпертую дверь, чем раньше на запертую.

Трудно, ах как трудно что-либо понять! Последние слова Мухтара опять были о счастье. Вот, оказывается, и кражу можно считать счастьем. Четыре года назад, когда он пытался вовлечь ее в спекулятивные комбинации, ему удалось найти слова, которые ее не то, чтобы убедили, но притупили в ней голос совести. Говорил, что помогает каким-то несчастным многодетным вдовам, не имеющим профессии. Они, эти вдовы, продадут на базаре жатый ситец или дамскую резину на несколько рублей дороже — и накормят своих детей. А то, что и к его рукам от подобных операций прилипает часть выручки, он оправдывал необходимостью возместить потерю времени.

Получалось, что он добряк, благодетель бедняков. Она ведь никогда не считала его доходы, не знала, велики они или малы. Догадывалась, но только смутно, что некоторые его дела и делишки пахнут нарушением закона. Но отмахивалась от этих догадок. Случалось, конечно, что при встречах они ссорились. Тогда Зайнаб позволяла себе и намеки, и упреки. Но в душе была уверена — ее Мухтар хороший. Немного запутавшийся, но в основе вполне порядочный человек.

Утренняя сцена была ужасной. Такого глубокого падения Зайнаб не могла и предположить. И как раз со вчерашнего вечера Мухтар не называет ее иначе, как жена. Говорит, что они единое целое. Поминутно повторяет слово «счастье».

Он ее толкнул, ударил, он ее тряс, как грушу. Раньше ничего подобного не случалось. Но ведь раньше он и не называл ее своей женой. Так вот, что означает в его представлении женитьба! А в последний приход наговорил такого, что голова идет кругом.

«Мамочка, мама! — сидя на тахте и раскачиваясь всем телом, повторяла Зайнаб. — Да что ж это такое, к кому в руки я попала, кого выбрала себе в мужья!»

Утром, перед уходом на работу, он грозил убить, если только она пикнет. Сказал, что и она уже преступница. А потом запер. Два часа, не меньше, просидела она взаперти и думала, что не выдержит своего отчаяния и умрет. Ей даже приходили мысли о самоубийстве…

Сперва она попыталась выбраться из заточения. Но это оказалось невозможным. Окна были зарешечены… Зачем? Наверное, против воров. Тогда ей и пришла на ум горькая шутка: против воров, которые снаружи или которые внутри?

Она пробовала расшатать решетку. Но куда уж ей! Нажимала плечом на дверь — всё напрасно. Удивительно, она ни разу не заплакала. Зеркало отражало плотно сжатые губы, сведенные в раздумьи брови и глаза, в которых смешивалось выражение растерянности, ожесточения и в то же время решимости.

Да, в те два часа, до прихода Мухтара, ее решимость была твердой: любыми способами вырваться из лап этого чудовища. У нее ведь даже хватило догадки во-время замолчать, притвориться покорной. Он мог убить. Звериная ярость и звериный страх светились в его взгляде, когда он вцепился ей в горло. Вот даже следы пальцев на шее…

Она с омерзением вспомнила, как Мухтар сливал из порожних бутылок в стакан остатки водки, вина, коньяка… Брр, какая гадость! Но, как же это получилось, что, выпив, он не разъярился, а даже успокоился? Всё в этом человеке полно противоречий. Одно только совершенно бесспорно: у него грязная, отвратительная, бессовестная душа!.. Уйти, убежать от него, куда угодно.