В ответ я тоже спрошу: «Разве искренность и объективная правда одно и то же? Разве нельзя искренне заблуждаться? Разве оценка фактов не зависит от настроения и душевного состояния? А память?…»

Конечно, ни один врач не назвал бы состояние, в каком я тогда находился, состоянием невменяемости. Разумеется, я должен был отвечать и ответил за свои поступки. За все! Хотя многие их них и сейчас еще, как в тумане, а некоторые я решительно не помню…

Я начал эти записки два дня назад… Сейчас принялся за вторую тетрадь. Ночь. Дети спят в своей комнате. Сурайе делает вид, что спит, но нет-нет да и взглянет на меня одним глазом, чуть приоткрыв веко…

С чего начну я сегодня?

Утром, у входа в школу, меня встретила Шарофатхола, наша уборщица.

— Товарищ директор… — обратилась она ко мне, но не успела и слова произнести, как я оборвал ее.

— Вам отлично известно, что я не директор, а рядовой преподаватель! — воскликнул я и лицо мое, наверное, стало злым и противным.

И тут же я понял, что непозволительная резкость, которую допустил по отношению к старому и не очень-то грамотному человеку, роняет прежде всего меня самого… Вот ведь, давно осознал, что виноват, что происшедшее было плодом моих ошибок, а самолюбие нет-нет, да и взыграет.

Как согнулась под моим окриком эта маленькая старушка… Как от незаслуженной обиды затряслись у нее руки. Когда я, наконец, успокоил ее, объяснил, что никакого зла к ней не питаю, она сообщила, что нашла нам квартиру. Бегала по всему Лолазору, уговаривала своих близких освободить для моей семьи две комнаты! И ведь Шарофатхола не рассчитывала ни на какое вознаграждение. Ну, был бы я ее начальством, как прежде… Просто в ней говорило сочувствие, глубокое сочувствие и понимание…

Я ощутил это сочувствие, подлинное товарищеское отношение со стороны всех работников школы, со стороны всех моих знакомых. Спасибо им. Они поддержали меня в трудную минуту, ободрили, дали мне сил…

В первую очередь я хочу рассказать о том, что взволновало меня сильнее всего.

Когда уже всё случилось и когда мои товарищи по работе поняли, что зарплату они не получат, а если и получат, то не скоро, чего я мог ожидать? Я ведь был, как побитая собачонка, и говорить-то толком не мог… «Потерял, потерял», — повторял я бессмысленно, пожимал плечами, разводил руками, хватался за голову, садился, вставал, бегал по комнате… Получить вместо зарплаты такое зрелище — вряд ли кому-нибудь интересно.

У меня в сберегательной кассе около шести тысяч рублей, — мы копили деньги, чтобы приобрести для Мухаббат пианино, — у девочки отличный слух, — и когда ко мне пришли товарищи, я хотел положить сберкнижку перед ними на стол, но побоялся. Как бы они не подумали, что я хочу этими шестью тысячами покрыть всю пропажу…

Какая глупость! Вообще в голове мутилось. Логику я совершенно утратил. Трясся, отвечал невпопад, но при этом готовился к отпору — пусть только попробует кто-нибудь меня оскорбить!

Однако, я не услышал ни одного возмущенного возгласа, ни одного оскорбительного предположения! Даже после моего ареста никто не сказал обо мне дурного слова.

А в то утро, когда мои товарищи по работе пришли ко мне домой, они не только не ругали меня, напротив, — успокаивали, да-да, уверяли, что портфель найдется, обязательно найдется… Их лица светились таким участием, таким желанием добра, что я понемногу стал приходить в себя. И на улыбки сумел ответить хоть и кривой и дрожащей, но тоже улыбкой.

Вот это я и хочу прежде всего записать. Поблагодарить за доверие и поддержку… Нет, этого мало. Кроме доверия и поддержки было еще понимание. Помню, старый учитель Бакоев, оставшись со мной наедине, начал мне объяснять, что происходит. Не я ему, а он мне рассказывал что всё, наверное, произошло от волнения и оттого, что я не спал предыдущую ночь. Он даже намекнул на мою влюбленность, подмигнув при этом хитро и по-стариковски добродушно… Я никогда не забуду то, как отнеслись ко мне в нашем небольшом коллективе. Это, наверное, и решило мою судьбу.

Еще раз спасибо вам, товарищи! Ваше отношение дало мне силы говорить правду. Всю правду. Не увиливать и не утаивать.

А теперь вернусь к тому дню, когда, придя в школу после бессонной ночи, я встретился с Шарофатхолой. Это было в шесть утра и что произошло с того времени до начала занятий — совершенно вылетело из головы. Та же Шарофатхола рассказывала потом Сурайе, что я ходил взад и вперед по кабинету, сидел с блаженным видом у открытого окна, что-то писал, что-то шептал… Начались занятия. Я провел два урока… По времени — пора бы ехать в район за деньгами. Словно в тумане помню: заведующий учебной частью говорил, как переделает расписание в связи с моим отъездом и кто проведет уроки вместо меня. Я кивал, соглашался, но смысл разговора ускользал…

В результате произошла такая нелепость: после большой перемены я пришел в седьмой класс «Б», где по расписанию должен был состояться мой урок. Там почему-то оказалась за преподавательским столом Елена Ивановна Петрова — наша биологичка. Я спросил: как она тут очутилась? Елена Ивановна с обидой пожала плечами и вышла. И я провел урок. Нормальный урок. А когда началась перемена, мне опять напомнили, что давно пора ехать за деньгами…

Где-то я читал, что рассеянность на самом деле свидетельствует о повышенной сосредоточенности. Крупные ученые потому так рассеяны, что мозг их всё время занят решением какой-то проблемы. Сосредоточенность мешает им замечать окружающее. И все думают: «Вот какой рассеянный с улицы Бассейной!»

Моя рассеянность была, конечно, результатом ночных происшествий… (Сейчас я выражаюсь очень прозаически: не говорю о любви, не говорю даже о страстном увлечении, называю все «происшествием»). Из головы не шли строки — «Не тверди мне: «Анвар-джон, брось тропу любви!» Я не внемлю ничему, не вернусь назад. Пусть пустынею бреду, счастья не найду, — невозможен все равно для меня возврат». Строки эти повторялись механически. При свете дня я не мог придавать им того значения, какое придавал ночью. А между тем подсознательно прислушивался к скрипу каждой школьной двери, к шагам каждой женщины. Я и боялся прихода Зайнаб, и хотел ее увидеть, и благодарил за то, что она не идет.

Думал ли я о Сурайе? Конечно! Встречи с Сурайе я ничуть не боялся. Был уверен, что она в своем классе. Заметил, что, вопреки обыкновению, жена не зашла ко мне перед началом уроков. Но и это