– Я тебя умоляю. Ничего я не делала. Вода течет из нее всю неделю. Ты просто не замечал.

– Ты водила ее к водопаду? Ты не подумала, что ей может стать только хуже?

– Ей надо учиться плавать. Я просто пыталась ее научить.

– И я должен тебе поверить?

– Питер, не надо. Пожалуйста. Ты разбудишь Лейду.

– Просто скажи. Оно того стоило?

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты все понимаешь. Что ты наговорила доктору Якобсену? – Мама не отвечает. – Он мне все рассказал. Я просто диву даюсь, как ты могла до такого додуматься, что на тебя вдруг нашло, что ты говоришь чужим людям такие вещи, хотя ты, черт возьми, знаешь, что я пытаюсь тебя защитить. Защитить нашу дочь. А теперь, когда к нам пришел доктор, я даже не знаю, что будет дальше.

– Он пришел по твоему настоянию! Я не просила, чтобы ты звал врача.

– Да, ты не просила… Но твое состояние не оставило мне выбора.

– Мое состояние? Какое мое состояние? Я не истеричка.

– Я имел в виду переохлаждение, но истеричность – хороший диагноз… Якобсен считает, что тебе надо лечь в клинику на обследование.

– А что думаешь ты, муж?

– Я не знаю, что думать… Не знаю, что мне с тобой делать, Маева.

– Я прошу лишь об одном. Если ты меня любишь…

– Ты сама знаешь, как сильно я тебя люблю. Я полюбил тебя с первого взгляда. И в тот день, когда мы поженились, я сказал, что буду любить тебя до конца наших дней…

– Конец уже наступил, Питер. Ты должен поверить мне, или…

– Или что? Ты исчезнешь? Зачахнешь и умрешь? Это все детские сказки.

– В этих сказках больше правды, чем в тех историях об Иисусе, которыми ты забиваешь голову нашей дочери.

– Но Иисус настоящий. Он дает ей надежду…

Мама смеется:

– Надежду? Надежду на что?

– На принятие. На любовь. На то, что в глазах Господа Бога она точно такая же, как все остальные.

– Чушь. Лейда не такая, как все, и в этой деревне ее никогда не примут. Может быть, тебе удобнее этого не замечать, но твоя жена и ребенок – совсем не обычные люди.

– Господи, женщина, а то я не знаю!

– Тогда почему ты не видишь, что происходит прямо перед твоими глазами? Это очень сильная магия. С такими вещами не шутят. Она реальная, даже реальнее, чем ты себе представляешь. Ты взял в жены живое свидетельство древних традиций, муж мой. Может быть, я потеряла себя – ради тебя, ради того, чтобы стать твоей женой, – но я не забыла, что ты украл. Господи, Питер, как ты мог забыть, кто я такая?

– Я ничего не забыл. Ты уже не понимаешь, что реально, что нет. Есть только «здесь» и «сейчас». Ты, я, Лейда. Мы состаримся вместе и умрем в этом доме, довольные прожитой жизнью…

– Бога ради, Питер! Ты разве не видишь? Я высыхаю. Я как гниющее яблоко…

– Ты просто устала, ты слишком тревожишься по пустякам.

– Нет!

Простое, короткое слово, как удар грома. Я с головой забираюсь под одеяло.

– Все происходит на самом деле. Ради Лейды, пожалуйста.

– Лучше молчи. Не надо втягивать сюда еще и нашу дочь.

– Она истекает водой, как намокшая губка! Разве ты не понимаешь, как все это связано? Господи, Питер, если ты меня любишь… если ты любишь нашу дочь… ты поступишь по совести и вернешь мне мою вещь.

– Не могу.

– Это значит – не хочешь? Если ты мне ее не вернешь, ты потеряешь нас обеих.

– Это угроза?

– Ты сам говоришь, что Якобсен хочет забрать ее в клинику. Хочет забрать нас обеих. Ты тоже этого хочешь? Чтобы нас заперли, как зверей в клетке? По-твоему, это лучше, чем…

– Чем если ты меня бросишь? – Папин голос срывается. – Почему ты не можешь признаться? Ты хотела уйти с того самого дня, когда я тебя спас. Думаешь, я не знал? Бога ради! Все эти годы, даже когда ты казалась довольной, я знал, что ты хочешь уйти. Думаешь, я не заметил, какой ты стала рассеянной и отрешенной? Что ты уже наполовину ушла? Что ты тоскуешь по своей прежней жизни?

– За эти годы между нами возникла любовь. Ты должен знать, должен чувствовать.

– Да, Мае, я знаю.

Наступает долгая тишина. Они оба молчат. Я приподнимаю краешек одеяла, прислушиваюсь.

Уже все? Теперь можно спать?

– Но одной любви мало, чтобы тебя удержать, да?

– Ее хватит, чтобы спасти нас обоих. Чтобы спасти нашу дочь. Я больна, Питер. Я тебе говорю, как меня исцелить, но почему-то ты мне не веришь.

– Потому что это неправда.

– Правде не важно, веришь ты в нее или нет. Я прошу… нет, умоляю… чтобы ты меня спас. Я не ожидала, что Лейда станет такой… что власть древних времен так велика. Я думала, она будет такой же, как ты – я об этом молилась, – я всем сердцем хотела, чтобы она была самым обыкновенным ребенком.

– Она немного другая, да… как ее мать. Но внутри она самая обыкновенная… как ее отец. – Он говорит тихо и мягко. – В ней соединилось все лучшее от обоих родителей.

– Боги поразили тебя слепотой.

– Это ты пребываешь в иллюзиях. Бог ты мой… Диагноз, поставленный Якобсеном, все объясняет. Тебе и вправду стоило бы лечь в больницу. Тебе станет лучше. Нам всем станет лучше.

Я слышу, как хлопает дверь. Слышу тяжелые папины шаги на лестнице.

И часы: тиктиктик. Как будто время и само хочет сбежать.

И мама плачет, а потом, видимо, засыпает.

Маева засыпает в слезах. Слезы льются и льются. Даже во сне.

Там, во сне, слышится крик снаружи. Она бросается к лестнице. Она еще очень слаба, но материнское сердце заставляет ее бежать со всех ног. Она знает, когда нужна своей дочери. Этот зов не спутать ни с чем. Распахнув дверь, она выходит наружу. Снежная буря – в сентябре – врывается в дом, белый взвихренный демон.

Она видит, как Питер бежит сквозь метель с вилами в руке.

Лейда стоит босиком на нижней ступеньке крыльца и указывает на что-то посреди двора.

И вот странное зрелище: по свежему белому снегу ползет, извиваясь, большая черная змея. Маева бросается к дочери и хватает ее на руки. Питер бросает вилы. Они переворачиваются в полете, только это уже не вилы, а что-то другое: что-то острое и опасное, в потеках засохшей крови. Оружие бьет точно в цель, острый крюк перерубает змею надвое. На белый снег вываливаются красные внутренности.

Лейда рыдает.

Питер вытаскивает из земли вонзившийся клинок. Стряхивает налипшие кишки, поднимает убитую змею.