состояние царя как предвестие наступающих припадков меланхолии огорчило Балакирева. Необходимо было тотчас, пока государь еще не заперся, вывести его скорее из задумчивости. Вот как шут это сделал.

В дворцовой кладовой съестных припасов водилось очень много мышей и ежедневно ставилось в ней несколько мышеловок для истребления этих грызунов; иногда, в свободное время, и государь забавлялся тем, что пойманных мышей травил своим котом.

Балакирев побежал в кладовую, вынул из ловушки мышонка, свернул трубочкою бумагу, посадили туда мышонка и вошел в кабинет государя. Несколько минут стоял он перед царем, но Петр Великий не примечал шута. На столе перед государем лежала куча бумаг, стояла чернильница, а недалеко от нее сидел любимый кот государя.

Тогда Балакирев, подкравшись на цыпочках к другому концу стола, спустился под него и дал волю мышонку царапаться по бумаге. Кот стал прислушиваться и прыгнул на другой конец стола.

Государь вздрогнул, а кот, не слыша царапанья мыши, возвратился на прежнее место. Через несколько минут повторяется то же; государь внимательно посмотрел около себя и снова погрузился в думы. Тогда Балакирев увидел, что такой способ не развлекает царя, и потому выпустил на стол мышонка. Кот бросился, опрокинул чернильницу и стал ловить мышонка на столе. Государь, пораженный таким внезапным шумом, вскочил со своего места и с изумлением стал смотреть на стол.

В это время из-под стола показалась человеческая фигура и села на стул.

Царь тотчас узнал шута, схватил трость и хотел поколотить Балакирева, но тот уже успел перелезть под стол и начал лаять по-собачьи.

Государь засмеялся, и его задумчивость миновала.

Императрица очень любила грибы, приготовленные во всех видах; но частое употребление грибов было вредно для ее здоровья; она часто заболевала, а это крайне огорчало государя.

Балакирев с дозволения Петра Великого взялся отучить государыню от грибов, и вот как он это сделал.

Зная, что императрица имела сильное отвращение к черным тараканам, шут удачно воспользовался этим обстоятельством. Балакирев набрал больших белых грибов, искусно подрезал шляпки, выдолбил внутренность и в каждый гриб посадил по черному таракану и, уложив грибы на блюдо, принес их в подарок государыне. Она была этим очень довольна и тотчас, отложив половину, приказала их изжарить.

Балакирев вызвался приказать сам и присмотреть за поварами. Это он сделал для того, чтобы повара при чистке не открыли его хитрости. Приказав именем государыни изжарить, как ему хотелось, он возвратился опять к ней. Вскоре подали грибы; императрица предложила Балакиреву отведать грибов и наложила ему целую тарелку.

Шут взял тарелку и, заметив, что императрица уже скушала кусочек, стал кривляться, кричать, чтобы подали воды, и начал отнимать от государыни блюдо. Наконец, он разбил его и убежал, крича: «Обманули меня, бедного! Тараканы! Тараканы!»

Императрица вскочила с своего места, приказала посмотреть грибы и в самом деле видит в пище тараканов. Борясь между отвращением к тараканам и страстью к грибам, она берет остаток неизжаренных грибов, разламывает один. Из середины выползает таракан; разламывает другой, третий – все то же.

Государыня упала в обморок, но когда опомнилась, то почувствовала такое же отвращение к грибам, как и к тараканам. За это государь был очень благодарен Балакиреву.

Однажды Балакирев при собрании многих придворных особ сказал Петру Великому:

– А что, Алексеич, знаешь ли ты, какая разница между колесом и стряпчим, сиречь, вечно приказным?

– Разница очевидна, – отвечал государь, усмехнувшись. – А если есть какая особая разница, то скажи нам, и мы будем знать.

– А вот какая, Алексеич: одно кругло, а другое криво; однако ж это ведь не диво, и чудно то, что они, как братья родные, походят друг на друга.

– Ты заврался, шут, – сказал царь. – Может ли быть какое сходство между колесом и стряпчим?

– Не спорь, Алексеич, есть, и даже очень большое.

– Скажи, какое же?

– И того и другого надо почаще смазывать, а то так заскрипят, что и Боже упаси и святых вон выноси.

Однажды князь Меньшиков в кругу многих особ очень хвалился заслугами и честностью и, наконец, даже сказал:

– Я хотел бы найти человека, который был бы честнее меня!

– Я честнее тебя! – вдруг закричал появившийся Балакирев.

– Как так, мошенник?

– Да так, Данилыч, я – потому что менее всех похожу на тебя!

Князь рассердился, но Балакирев убежал от гнева Меньшикова.

Некоторые вельможи жаловались Петру Великому, что Балакирев, подобно им, ездит во дворец на паре, в одноколке, и просили царя запретить это ему.

Государь согласился и запретил Балакиреву ездить во дворец на паре лошадей.

Но на третий день шут является во дворец в тележке, запряженной двумя козлами, и прямо въезжает в залу.

Царь расхохотался, но вследствие дурного запаха от козлов запретил ему являться ко двору и в тележке, запряженной козлами.

Спустя несколько времени, когда у государя было большое собрание, вдруг растворяются двери приемной, и Балакирев является в тележке, в которую вместо козлов была запряжена его жена.

– Теперь, Алексеич, мне нет запрету, потому что это не конь, не козуль, а второй я, или моя половина.

Все захохотали, и Балакиреву было дозволено ездить в одноколке и на паре лошадей.

Кто-то из придворных, желая пристыдить Балакирева при большом собрании, сказал ему:

– Говорят, что ваша супруга искупала вас вчера вечером помоями?

– Это весьма натурально, – возразил шут, нисколько не сконфузясь, – после грома всегда бывает дождь; а третьего дня ваша жена своими мощными кулаками, как говорят, хорошо отколотила вас, а после этого на меня и полился дождь.

Сколько Петр Великий ни смеялся выдумке Балакирева относительно плешивых, но, однако, сердился на Дивьера и хотел сделать ему строгий выговор.

Балакирев, узнав об этом, решил защитить Дивьера.

Заметив, что государь весел, Балакирев сказал:

– Государь, Алексеич, ты сердишься на немца Дивьера совершенно напрасно. Он не виноват, ведь ты не в первый раз посылал ему через меня, дурака, твои приказания.

– Так, но он дурака не должен слушать.

– И, Алексеич, что на дураке и взыскивать? Ты сам сказал, что я дурак, так на мне и взыску нет. А Дивьер, право, не виноват, я ослышался, а он послушался.

– Ну, так и быть, – сказал царь, – поди же да скажи Дивьеру, что на дураке нет взыску.

Одному придворному, умственные способности которого были крайне ограничены, государь обещал довольно хорошее место. В то время, когда государь приказал явиться во дворец вышеупомянутому чиновнику, Балакирев пришел в переднюю, принес лукошко с яйцами и сел на них. Проситель скоро явился; он попросил Балакирева доложить о себе государю, но шут заявил, что ему