к помощи царя, который изъявлял свое желание, чтобы гости пили и ели, а приглашенным приходилось исполнять желание государя. Конечно, бояре долго помнили это угощение, но вряд ли оно исправило их от закоренелого в них упрямства.

Балакирев отличался также и остроумными ответами, его редко можно было поставить в тупик. Он был удивительно находчив и всегда умел ответить впопад.

Один придворный, желая посмеяться над Балакиревым, сказал ему:

– Ты дурак!

– Ты совершенно прав, – ответил шут, – если только верить таким глупцам, как ты.

Потом еще другой придворный, сидя как-то за столом с Балакиревым, спросил его, вероятно, желая его сконфузить:

– Ты шут и подобен бессмысленному животному, поэтому скажи мне, какое расстояние между тобою и ослом?

– Самое малое, – отвечал, нисколько не смутясь, Балакирев, – один только стол.

Потом еще кто-то другой, вероятно, также желая привести в смущение Балакирева, спросил:

– Правда ли, что при дворе тебя считают дураком?

– Не всякому слуху верь, – отвечал Балакирев совершенно спокойно. – Мало ли, что говорят другие: они, поди, и тебя называют умишком; не верь этому, не верь!

Конечно, этот человек, думая сконфузить Балакирева, сам был пристыжен еще больше. А вот и еще один подобный анекдот.

– За что тебя, шут, при дворе называют собакою? – спросил кто-то Балакирева, вероятно, также с намерением пристыдить его.

– За то, – отвечал тот, – что я на вас лаю да хозяина сберегаю.

Хотя Петр Великий и очень любил Балакирева, но часто случалось, что последний то подходил под горячую руку царя и получал побои, то слишком надоедал государю своими просьбами о помиловании кого-либо из провинившихся, тогда царь гневался на шута и приказывал ему убираться с глаз долой. Конечно, Балакиреву оставалось только повиноваться царской воле, но в это время шут всегда был сам не свой. Он был душою предан своему государю и никак не мог выносить его гнева, всякий раз он придумывал устроить какую-нибудь такую выходку, чтобы умилостивить царя и получить прощение.

Так, однажды государь сильно разгневался на Балакирева, и не только прогнал его от себя, но даже запретил ему жить в Poсии, закричав на шута:

– Убирайся вон с моей земли, и чтобы я тебя никогда боле здесь не видел на моей земле.

Балакирев не смел ослушаться государя и выехал из Петербурга.

Прошло несколько времени; о шуте не было ни слуху ни духу. Конечно, погорячившийся государь уже успокоился и стал скучать о Балакиреве, к которому очень привык, тем более что его шутки часто разгоняли уныние царя или же смешили его до слез. Но вот как-то государь, сидя у открытого окна, видит, что мимо его дворца проезжает Балакирев в одноколке. Тут царь снова вспылил – дерзость Балакирева рассердила его, и он выбежал на крыльцо и закричал на шута:

– Как ты смеешь, мошенник, ослушиваться моего приказания и снова являться на моей земле?

Балакирев остановился.

– Тише, тише, царь земли русской; я не на твоей земле и тебе не кланяюсь, а на своей собственной.

– Как не на моей? – грозно спросил его государь

– Да, не на твоей: у меня в одноколке земля шведская, я ее купил на свои собственные деньги, а если ты не веришь этому, то вот тебе и письменное свидетельство.

Государь прочитал поданное ему свидетельство, засмеялся и простил Балакирева.

Известно, что князь Александр Данилович Меньшиков был любимцем Петра Великого. Дом князя находился на одной из линий Васильевского острова; хотя этот дом и был выстроен в один этаж, но по тогдашнему времени считался огромным домом. Справа и слева были настроены длинные флигели, которые потом занимали место небольшого двора, или, просто сказать, были отданы для помещения посланников. Когда князь Данилыч (так называли его и Петр Великий, и Балакирев) вздумал строить и флигели, то государь сам начертил план тем покоям и часто приходил смотреть на работы, которые, благодаря стараниям и надзору за ними Меньшикова, подвигались очень быстро.

Как-то рано утром государь и князь вышли осмотреть достроенный уже фундамент и увидели, что Балакирев с аршином и циркулем в руках ходил по начатому зданию и с весьма важным видом что-то мерил и, по-видимому, сам с собою о чем-то рассуждал.

Государь подозвал Балакирева к себе и спросил:

– Давно ли, шут, ты стал землемером и что ты такое измеряешь?

– Землемером я, Алексеич, стал с тех пор, как по земле хожу, а что измеряю, ты сам знаешь.

– Что же это такое?

– Землю.

– Зачем?

– Да мне хочется вычислить по этому фундаменту, сколько займет земли Данилыч, когда умрет.

Государь улыбнулся, а князь Меньшиков поморщился.

Однажды государь, возвратясь из Адмиралтейства, был очень сердит, а императрице было нужно переговорить с ним о чем-то серьезном. Балакирев, узнав о желании царицы, в то же время выдумал средство развеселить царя, хотя бы это было с ущербом [для] собственного здоровья.

Шут вошел в кабинет государя и начал играть с его любимым котом. Рассерженный царь приказал Балакиреву выйти, но последний продолжал игру, затеянную с котом. Петр Великий схватил трость и побежал за Балакиревым, но шут ускользнул от первого удара, вдруг упал на землю и закричал:

– Лежачего не бьют, Алексеич, это твой указ, и ты первый должен исполнить его.

Государь, как ни был рассержен, но, видя валяющегося у своих ног Балакирева, который при этом случае сделал самую умильную рожу, не мог удержаться от смеха.

Гнев императора мало-помалу утих, и государыня могла переговорить со своим супругом.

Однажды Балакирев сказал Петру Великому:

– Пожалуй мне, Алексеич, на нужду десять рубликов.

– А не ты ли говорил, – возразил царь, – что деньги дуракам и умным не нужны.

– Правда; да ты только дай, а там я тебе докажу, что Балакирев не врет.

– Возьми и доказывай!

– Мы, умные и дураки, нужды не имеем потому, что нам в нужде всегда помогут, что и ты, царь, теперь сделал; а деньги нам также не нужны, потому что всегда можем их взять у богатых.

– Ты, кажется, прав, – сказал Петр Великий, – возьми свои деньги и убирайся вон.

Император однажды спросил у Балакирева, стоявшего в задумчивости у печки:

– Почему ты так сегодня печален, шут?

– Моя жена, Алексеич, очень больна.

– Что же болит у нее? – спросил Петр Великий, всегда принимавший участие в болезни каждого и готовый на помощь страждущему.

– Зуб, государь! – отвечал Балакирев.

– Так скажи ей, чтобы она его выдернула.

– Я уже говорил ей об этом, но только она такая упрямая, что никак не согласится. Разве, Алексеич, потрудишься ты?

– Пожалуй, изволь…

И в ту же минуту Петр Великий взял из своего бюро хирургические