из таких молодых людей имел большую склонность к живописи. Он удачно сделал копии с некоторых знаменитых картин и привез их в Петербург в надежде их продать за хорошую цену; но в то время в России еще не был развит вкус к изящному, и эти копии никто не покупал.

N. был в отчаянии. Но в то время над Россией парил гений величайшего из монархов, который все предвидел и всегда оказывал помощь всем, кто обращался к нему.

Государь любил во время своих прогулок заходить к различным мастерам и осматривать их работы. Однажды царь зашел и к N. и осмотрел снятые им копии, потом милостиво расспросил его о занятиях. Государь, узнав, что этот молодой художник терпит большую нужду от того, что никто не покупает его картины, очень огорчился и тотчас составил план для пособия художнику… Он приказал ему явиться на другой день в ассамблею и принести туда свои картины. Петр Великий, желая, чтобы общество, собравшееся на ассамблею, повеселилось, назначил Балакирева акционистом для продажи картин.

Спустя несколько минут по своем прибытии на ассамблею государь объявляет собравшимся об аукционе.

Балакирев, одетый в разноцветное платье, становится на стол, и начинается продажа.

Три картины продали за самую ничтожную цену. На четвертую цену набивали, и она осталась за государем за триста рублей.

Дошла очередь до последней картины.

Государь вышел вперед и сказал:

– Кто меня больше любит, тот купит эту картину! – Цену на картину возвысили до пятисот рублей.

– Даю 800, – сказал Головин.

– Тысячу! – возразил Апраксин.

– Две! – закричал Меньшиков.

– А ты, пустая голова, – закричал Балакирев, переменив совершенно свой голос. – Неужели ты менее других любишь царя?

– 2500, – отвечал Балакирев своим обыкновенным голосом.

– 3000, – закричал подрядчик Крюков. Государь подал знак и Балакирев прокричал:

– Раз, два, три!

Картина осталась за Крюковым. Государь подошел к нему, поцеловал его в лоб и сказал «спасибо»; кроме того, объявил ему, что канал, который он теперь прорывает, будет называться Крюковым.

Как мы уже упоминали выше, на Петра Великого часто находило уныние, тогда он запирался в своем кабинете и приказывал никого не принимать. Чтобы развлечь царя, на выручку явился Балакирев. Шут встал рано поутру, взял двух гвардейцев и отправился к одной женщине, которая была известна всему Петербургу по своему безобразию.

Шут застал ее еще спящей, разбудил ее и не дал ей ни одеться, ни причесать волосы, и как она была в утреннем наряде, так и привел ее во дворец.

Балакирев хитростью удалил стоявшего у дверей кабинета царя ординарца и ввел к Петру Великому эту безобразную женщину.

Петр Великий так задумался, что даже и не заметил присутствие Балакирева и его спутницы.

Тогда шут высыпал на стол несколько рублевиков. Звон серебра вывел Петра Великого из задумчивости. Он поднял голову и взглянул на шута.

– Алексеич, – сказал Балакирев, – вот тебе сто рублевиков, полюби только эту красавицу.

Петр Великий, взглянув на приведенную шутом женщину, не мог удержаться от смеха и поспешил в то же время к императрице. Введя эту женщину в кабинет государыни, он сказал:

– Посмотри, Катя, какую красавицу привел ко мне мошенник Балакирев и дает мне сто рублевиков за то, чтобы я ее полюбил.

Долго все смеялись над этою выходкою шута, а государь пожаловал трепещущей женщине рублевик и милостиво отпустил ее.

Однажды Балакирев спросил князя Меньшикова:

– Ты да я, много ли нас, Данилыч?

– Разумеется, двое, – отвечал князь.

– А вот и неправда!

– Как так?

– А вот как. Ты знаешь, Данилыч, пословицу: «За битого двух небитых дают»? Меня сегодня государь поколотил, так вот я и стою двоих таких, как ты.

Однажды Петр Великий разговаривал с некоторыми придворными о каком-то деле и позабыл чью-то фамилию, спросив Балакирева, не помнит ли он.

На это шут отвечал:

– Нашел кого спрашивать, Алексеич, да какая у меня память! Она у меня как решето, в которое сколько ни сыпь муки, а все высыпается. Ведь это не то что у другого карман, глядишь, и дыроват, да не так-то тороват. Насыпь хоть золота, так не выпадет ни песчинки.

– А про чьи ты это карманы говоришь? – спросил Головин.

– Эх, что сказал! Не перечтешь ведь и шитых кафтанов, а не только что широких карманов.

Одни смеялись, а другим пришлась такая шутка далеко не по вкусу.

Однажды Балакирев разбил гипсовую статую, представлявшую Юпитера. Шут пустился на выдумку: зная время, когда государь должен был проходить через ту комнату, в которой стояла статуя, шут разделся донага и, задрапировавшись в мантию, принял позу разбитой фигуры.

Государь, пройдя в первый раз, не заметил обмана: но на обратном пути через эту комнату, увидев обломки гипса, взглянул на пьедестал и удивился.

– Не дивись, Петр Алексеич, я разбил твою статую и теперь сам встал на ее место.

Государь много смеялся этой выдумке.

Один из родственников Балакирева прогневал Петра Великого и был отдан под суд. Шут, конечно, хотел просить царя о помиловании и с этой целью отправился во дворец. Царь, видя идущего к нему Балакирева с намерением, сказал вслух всем окружавшим его придворным так, чтобы проситель мог его слышать:

– Знаю, зачем ко мне идет он, но даю свое царское слово, что не исполню его просьбы.

Шут слышал, что сказал государь, и, бросившись Петру Великому в ноги, воскликнул:

– Умоляю тебя, государь, не прощай ты этого негодяя, моего родственника.

Так как Петр Великий дал свое царское слово, что не исполнит просьбы Балакирева, то и простил преданного суду его родственника.

Как видно из всех приведенных нами анекдотов, Балакирев был человек неглупый, находчивый и умевший пользоваться обстоятельствами; он был осыпан большими милостями Петра Великого. Но вскоре Балакирев был окончательно лишен милости своего государя.

Мы упомянули выше, что шут был сторонником камергера Монса, и вот когда над ним разразилась гроза, то Балакирев в числе прочих приверженцев камергера был схвачен, «нещадно бит батогами» и сослан в Рогервих к крепостным работам. Когда после смерти Петра Великого вступила на престол Екатерина I, то избавила шута от его несчастной участи и дозволила ему вернуться в Петербург.

При дворе Петра Великого, как мы уже сказали, было множество шутов, как и при всех европейских дворах; из числа этих шутов, кроме Балакирева, выделялся еще между прочими и Ян Акоста, или Лакоста; он был вывезен в Россию из Гамбурга одним из наших резидентов; Лакоста был родом португальский жид. Это был человек действительно умный и образованный, он говорил на нескольких европейских языках; был очень ловок и хитер и умел втереться