— Эх, молодо-зелено, — буркнула она недовольно. — Бегите отседова, потом станете обжиматься.

Сразу до смешного посерьёзнев, Венсель сделал рукой движение, словно набросил на себя и девушку покрывало, и оба исчезли, сделались невидимы.

— Ну ты подумай, — возмутилась Стина. — А стражам я что скажу? Хоть бы крикнула разок для порядку!

— А что надо кричать? — робко спросил идущий из ниоткуда голосок Услады.

— Что обычно кричат, когда на помощь зовут.

— Помогите, люди добрые… — пискнула Услада так вяло и неубедительно, что сама тут же рассмеялась. А Стина заметила:

— Не умеешь. Надо вот как, — и она сперва испустила громкий, пронзительный визг, а потом завопила на всю округу: — Украли! Ах, украли! Сюда, кто-нибудь! На помощь! Сюда-а-а!

Примечания:

* Охабень - верхняя распашная одежда, широкая и длинная, с прорехами под рукавами и четырёхугольным откидным или стоячим воротником. Рукава были длинные и узкие, их часто завязывали сзади, при этом они не имели никакого практического значения, так как руки продевали в разрезы под ними («прорехи»). Охабень шили из дорогой ткани с драгоценными пуговицами ювелирной работы и подбивали мехом, он являлся одеждой знатного сословия.

** Намитка - убрус, верхний головной убор замужней женщины, представлял собой платок или прямоугольное полотнище длиной 2 м и шириной 40-50см и носился поверх повойника или волосника.

Сила услышит

В утро отъезда Услады в монастырь не все жители Ольховецкой крепости вышли её провожать. В казармах продолжалась обыденная жизнь: сотник Брезень, сменив ночную стражу, развёл по постам дневную, а потом отправился на казарменное крыльцо, ждать, когда кравотынцы поприветствуют Око Маэля и освободят учебное поле.

Как обычно, на крыльце ошивался Благослав. Нельзя сказать, чтобы Брезень был ему рад, но за дни пребывания в крепости кравотынцев успел смириться с тем, что княжич неизменно приходит поглазеть, как иноземцы упражняются с оружием. Если б он при этом ещё и молчал… Однако подобное чудо было невозможно даже в самых смелых мечтах.

Вот и теперь вместо приветствия княжич, сверкнув белозубой улыбкой, заявил:

— А, Брезень! Опаздываешь, поле уже занято. Чем ждать, построил бы своих орлов задним рядом, и пускай тоже Око славят. Или они у тебя до сих пор путают сено с соломой*?

— Беспокоить людей амира и мешать их учениям не велено. Приказ князя, — терпеливо объяснил сотник.

— Ну и зря. Их, вон, вчера вообще только половина с утра на поле выползла. Не такие уж и строгие окопоклонники, как оказалось. Никто не погоняет — сразу пошло разгильдяйство.

— Нынче все на местах.

— Ещё бы. За девчонкой формы повторять всяко интереснее, чем одним или глазея на тощую задницу амира. Кстати, где он сам?

— В своих покоях. Гардемир говорит, здоровье господина Адалета сильно пошатнулось: от недавних потрясений его хватил удар.

— Ну так, — кивнул Благослав, — оно и не удивительно. В его возрасте уже о вечном думать надо, а не мечом на припёке размахивать…

Брезень сам был не намного моложе Адалета, и потому ему стоило некоторых усилий удержать при себе колкий ответ. А Благослав, как обычно, не заметив неприязни во взгляде собеседника, продолжил:

— Зря амир дёргается по пустякам. Подумаешь, был парень, стала девка. На мой вкус, так неплохо. Парнем Идрис был какой-то толстый и нескладный, а девка из него получилась даже ничего, осанистая, и есть за что подержаться…

Брезень снова многозначительно промолчал. Благослав намёка не понял.

— Я бы с такой замутил, задница у неё, что надо. Да, знаешь, я ведь с самого начала догадывался, что где-то нас с этим Идрисом дурят. В чём именно загвоздка, конечно, не знал, но… э… как бы сказать… Меня обычно парни не интересуют. А этот вот прямо все дни из головы не шёл. Вроде, зануда хмурый, и внешне ничего особенного, но как возьмёт меч, сразу появляется что-то такое-эдакое в движениях… Ну ты понимаешь, о чём я.

— Вполне. О зависти, — не удержался Брезень.

— Да ну тебя! Посмотри сам: вот она сей миг что вытворяет… Эти парни там, на поле, верно, все железные. Или напрочь слепые. Как думаешь, Брезень, мог у неё и характер поменяться на девичью сторону, не только тело? Так, чтоб хоть немного поубавилось упёртости?

Брезень вздохнул и сказал как можно спокойнее:

— Советую вам говорить тише и не разглядывать госпожу амирани столь откровенно. В Кравотынском амирате за такое принято отрубать уши. Иногда вместе с головой.

— Хотел бы я знать, кто рискнёт, — задиристо воскликнул Благослав.

— Прежде всего — сама госпожа амирани.

Закончив последнюю фигуру, «Умиротворение», Идрис убрала меч в ножны, произнесла: «Око взошло», затем опустилась на колени и низко поклонилась восходящему светилу. Её движение слаженно повторили все, пришедшие славить Око. Настало время приветственной молитвы. Идрис уверенно и громко проговаривала с детства знакомые слова, воины в пол голоса вторили ей. Благослав высокогорного наречия не понимал, но слушал с удовольствием и невольно улыбался: голос у девушки был низкий и вместе с тем мелодичный, завораживающе красивый. Завершив молитву, Идрис снова поклонилась Оку, поднялась с колен, обернулась и коротким поклоном поблагодарила всех собравшихся.

Лицо её скрывал платок, повязанный так, что видны были лишь глаза, но уже по их выражению Благослав догадался: что-то пошло не по правилам. Не все ответили на поклон амирани, и уходить с поля, против обыкновения, никто не спешил. Молодой воин бросил несколько слов, ему ответил кто-то из старших, завязался общий оживлённый, но вовсе не мирный разговор… Только Идрис стояла неподвижно, одна против всех, и молчала, опустив руку на рукоять меча.

— Что у них там? — резко спросил Благослав у сотника. — Ты понимаешь, о чём речь?

Брезень отрицательно покачал головой: он тоже не знал языка Высоких Грид.

— Некоторые из собравшихся здесь верных полагают, будто женщина не вправе вести служения и первой произносить слова молитв, — пояснил господин дэль Ари, как-то незаметно возникший рядом. — Они опасаются, что тем самым амирани Идрис оскорбила Небесного Воина, и полагают, что за это её следует казнить. Большинство, однако, разумно возражает им, говоря, что последние пять