— Как-то не обращала внимания.

— Возьми хотя бы эту ночь: ты твёрдо убеждена, что всё вокруг, все наши визиты — это сон, и я обращаюсь к тебе на «ты». Как только придёт осознание действительности происходящего, я сменю обращение на «Вы», хотя я многое бы отдал, чтобы общаться с тобой на «ты» постоянно, — и Саваоф Теодорович широко улыбнулся, напомнив Еве чеширского кота. — Кстати, как ты думаешь, как бы ты отреагировала, если бы всё-таки осознала, что всё происходило и происходит взаправду?

Ева неопределённо пожала плечами и перевернулась на правый бок, внимательно разглядывая лицо Саваофа Теодоровича.

— Даже не знаю… Логично предположить, что сошла бы с ума, но…

— Но?..

— Наверное, я бы испытала своего рода облегчение, что все вы — реальность, а не плод моей больной фантазии, которая, по правде сказать, частенько разыгрывает со мной не самые приятные шутки. Наоборот, мне было бы больно принять тот факт, что и Бесовцев, и Аглая, и Мария, и Ранель, и все остальные, и Вы в том числе, существуете лишь в моём воображении, или что половина тех разговоров, проведённых с вами — это разговор прежде всего с самим собой.

— Я понял Вас, — хмуро кивнул головой Саваоф Теодорович и о чём-то глубоко задумался, словно вообще забыл о присутствии постороннего человека. Некоторое время они так и сидели (кто-то лежал), не произнося ни единого звука, но вдруг Саваоф Теодорович снова повеселел и обратился к Еве:

— Не спится?

— Предположим, что да, хотя я на это уже не надеюсь. Что-то под спиной мешает нормально спать. Не могу понять, что.

— Привстань-ка.

Ева сделала, что он просил, и Саваоф Теодорович, проведя рукой под матрасом, вытащил из-под него что-то очень маленькое и чёрное непонятной формы.

— Что это? — спросила она, когда Саваоф Теодорович вернул всё, как было.

— Перо.

— Обычное перо? И из-за него я не могла заснуть?

— Э, не… — довольно протянул он, разглядывая пёрышко под лампой. — Это не обычное перо. Это перо демона. Удивительно, что ты не заснула. Что ж, это многое говорит о тебе и многое объясняет.

— Не совсем Вас понимаю.

— Помнишь сказку «Принцесса на горошине»? — дождавшись утвердительного кивка со стороны Евы, Саваоф Теодорович продолжил: — Ну так ты та самая принцесса.

— Я?

— Ну не я же, — поддел девушку Саваоф Теодорович, лукаво прищурившись. — Спи, принцесса. У тебя ещё осталось полночи.

— Благодарю Вас, Саваоф Теодорович, но, я уверена, не пройдёт и пяти минут, как меня навестит ещё кто-нибудь.

— Не навестит, будь спокойна. Я лично об этом позабочусь.

Саваоф Теодорович медленно поднялся, поставил стул на место, задвинул его и, вернувшись к кровати Евы, выключил светильник.

Всё мгновенно погрузилось во мрак. Девушка тут же снова включила ночник, однако комната была пуста, и ничто, кроме аккуратно задвинутого стула, книги на столе, едва различимых царапин от лезвия меча на ламинате и чёрного пёрышка около лампы, не напоминало о ночных гостях, словно их и не было. Однако они были. Это было безумством, но Ева была уверена в этом, как никогда раньше. С какой-то особенной пустотой в груди, взявшейся непонятно откуда и почему, она перемотала у себя в памяти, словно на плёнке, разговор с Саваофом Теодоровичем, и не смогла поверить сама себе. Неужели?..

Она…

Она…

Влюбилась.

Глава 15. Обезьяна, заключившая договор с Дьяволом

Влюблённость стала для Евы настоящей трагедией. Наутро она не находила себе места: сначала она, чувствуя себя совершенно разбитой после бессонной ночи, на протяжении пятнадцати минут рассматривала отсутствующим взглядом обложку оставленной на столе Ранелем книги, хотя её мысли находились довольно далеко от темы литературы. В голове по большей части было пусто, лишь изредка в ней вспыхивали неясными огоньками кое-какие обрывки фраз, однако те почти сразу же угасали, так и не превратившись в единое предложение. Ева, словно в бреду, слонялась по квартире от кухни до спальни и обратно, зачем-то заходила в ванную комнату и тут же из неё выходила, даже не заметив лишнего поворота на своём пути, если таковой вообще был. Она забыла и не хотела вспоминать, нужно ли ей было куда-то идти или нет, не смотрела на часы в попытке узнать время, не делала совершенно ничего, чтобы хоть как-то сориентировать себя в пространстве; всю её душу и разум охватила какая-то странная апатия, с которой она даже не пробовала бороться, либо же попросту не замечала её.

Наконец, в её мыслях будто прозвенел настойчивый звонкий колокольчик: она встрепенулась, тряхнула головой, прогоняя противное непонятное состояние безвольной амёбы и уже более вдумчиво прочитала название книги: «О. Ранель Гутанг. Обезьяна, заключившая договор с Дьяволом». Он был здесь сегодня ночью; да, да, он был здесь, в её квартире, ходил по этому коридору, зажигал на кухне эту одинокую лампочку, сидел за этим столом и раскачивал этот тяжёлый маятник напольных старинных часов. Ранель говорил с ней, в конце концов, и это был вовсе не сон. И все они здесь тоже были: и Мария, и Гавриил, и Михаил, и… Он. Он склонялся над ней этой ночью, словно коршун над беспомощной жертвой, которая ещё жива, ещё понимает безвыходность ситуации и ничего не может сделать; он впивался в неё взглядом своих графитовых глаз, которые в свете лампы превращались в несколько горьковатый гречишный мёд, в надежде увидеть в её небесной синеве безмолвный ответ на интересующий его вопрос; он, в конце концов, беззвучно смеялся над ней этой ночью, смеялся губами, глазами, движениями, всем своим существом над её таким сокрушительным поражением, как может смеяться только хитрый лукавый змей, незаметно подползший со спины и нейтрализовавший свою жертву одним метким ударом в спину.

А для Евы это выглядело именно так: влюблённость была для неё именно сокрушительным поражением, причём до ужаса стыдным, потому что, по сути, она сдалась без боя, дав невидимому противнику обыграть её на раз-два. О, как правы были все те, кто так ненавязчиво намекал на любовь: и Кристиан, и Бесовцев, и Мария… Как они правы! А значит, правы и в том, что её можно прочитать, как открытую книгу. Вот так живёшь себе и живёшь изо дня в день, тихо, спокойно, размеренно, никого не трогая, а тут подходит к тебе кто-то и напрямую спрашивает: «Не влюблены ли Вы в меня, прекрасная дама?» Что ж скрывать? Да, влюблена.

Никогда ещё Ева не злилась на себя так сильно и никогда ещё не чувствовала себя настолько уязвлённой. Она металась из стороны в сторону, словно раненый зверь, не давая к себе подходить ни одному живому