— Ты — нездешняя, — сказал он. — Здешних-то в Ясках во храме без затей исповедуют. Коли был бы у тебя обычный грех — ты бы в своем приходе и каялась. А раз сюда забрела — надо думать, тут грех и приключился. Давнего-то у тебя вроде быть не должно. А то я вас, баб, знаю. Иная прибредет старушечка, в чем душа держится, ревет в три ручья — отпусти, батюшка, грех! А что за грех? А в молодые годы с кумом блуд сотворила, прости господи! Пятьдесят лет молчала, неведомо чего боялась, как помирать пришло — освободиться решила… Так что грех у тебя, чую, не бабий…

Пока он говорил, Алена взирала на него с удивлением. Голосок его мальчишеский, резковатый, иным вдруг сделался — похожим на густой голос рассудительного Петра Данилыча. И всё же звать дупляного жителя батькой Григорием было ей странно. Хотелось ласковее, приветнее — Гришатка, Гриша…

— Не бабий, нет… — Алена вздохнула. — Ты, батюшка, Устинью Родимицу, которая Кореленка, знал?

— А то как же! Мудрая баба, корешки отыскивать меня учила, травки, грибы… Я-то и позабыл, какой гриб добрый, какой нет, а она учила…

— Померла Кореленка.

— Царствие ей небесное, — ничуть не удивившись и не расстроившись, отвечал Гриша. — Годы уж были немалые. По добрым ее делам ей да воздастся!

— Какие добрые дела? — Алена вскочила, но не смогла шагу ступить в узкой канавке и шлепнулась обратно. — Она же ведунья была! Ее перед смертью нечистая сила мучила! Кровь у нее по всей коже выступила! Пламя адское изнутри ее жгло! Грешницей она была великой, а ты…

— Молчи, — тихо и строго сказал батька Григорий. — Молчи. Кто грешница, кто нет — одному Господу ведомо. Не нам судить. Наше дело — пожелать ей, чтобы Господь судил по милосердию своему, а не по своей справедливости. Померла ведь она?

— Померла! Да только…

— Значит, принял ее к себе Господь.

— Ее-то принял! — чуть не плача, закричала Алена. — А я? А меня?..

— Ты-то тут при чем?

— Да она ж мне силу свою колдовскую передала! Потому и померла спокойно!

— Не могла она сего сотворить, — уверенно сказал батька Григорий. — Ибо нет колдовской силы, а есть сатанинское внушение, будто человек той силой владеет. И глупые бабы про себя так говорят, чтобы их соседки боялись. Сила же — у Господа!

— А у сатанаилов разве и вовсе силы нет? — удивилась Алена.

— Есть невеликая, и потому они ею делиться не станут. Так что угомонись, свет. Ничего тебе Устинья перед смертью не передала.

Алена призадумалась.

— А змеи? — вдруг вспомнив, спросила она.

— Какие змеи?

— Когда я с заимки убежала, вокруг меня змеи на берегу собрались. Земли под ними не видать было, так и шуршали, так и шуршали!

— А ты, свет?

— А я? Не знаю — закричала, может. Опамятовалась — лежу на бережку…

— И ни одной змеи?

— Ни одной… — удивленно повторила Алена. И точно ведь — подевались они куда-то…

— Это тебе было сатанинское наваждение, — спокойно объяснил дупляной житель. — Вот послушай, свет, как всё получилось. Ты видела, как Устинья помирает, а когда она померла — прочь бежать кинулась без памяти. А нечистый — он тут как тут. Учует чью-то слабость — и сразу вмешаться норовит. Он тебе и послал видение, чтобы ты вообразила, что Устинья тебе силу передала и что та сила окаянная в тебя вошла.

— Для чего ж ему это? — Уверенный голос Григория и впрямь внушил Алене надежду, что страхи ее — пустые.

— А вот для чего. Ты уверуешь, будто и впрямь сильна, примешься ну хоть бы ворожить, а он тебе на первых порах помогать станет. Пока не вознесешься духом, не захочешь у бояр в чести быть. Тут-то он и приготовит тебе западню, всё смешает, всё переврет, и ты же виноватая выйдешь. Станут разбираться — из-за кого смута? И обнаружится — из-за рабы Божьей… Как тебя, свет?

— Аленой кличут.

— Из-за рабы Божьей Алены. И призовут к ответу! Тут-то и понадобится тебе силушка, ан ее и нет! И окажется, что все-то у тебя было — бесовское наважденье, а правда — в том, что впереди у тебя муки тяжкие. И ладно бы за веру пострадать, а то — за дурость свою! Мало ли баб-ворожеек так-то под кнут угодило? Поняла?

— Поняла, батюшка!

В подтверждение Алена закивала. И впрямь, юный отшельник складно и внятно всё ей растолковал. Даже не исповедь у них получилась, а беседа приятная, и смотрел на нее батька Григорий голубыми светлыми глазками ласково, и улыбнулся ей ободрительно. Ввек не знала Алена, что и такие попы бывают.

— Ну так довольно с тебя? — спросил он.

— Довольно, батюшка.

— Так ступай, свет, и впредь не греши, сама на себя поклепа не возводи. А я в дупло полезу, правило исполнять. Я там стою на коленках и тихонечко молитвы читаю, и образа у меня там прилажены.

— Дивно… — прошептала Алена.

Худая рука протянулась над ее головой, неторопливо ее перекрестила.

— Ступай с богом.

Алена выбралась из канавки, поклонилась батьке Григорию, повернулась да и пошла. На душе сделалось ясно и радостно. Как-то так исхитрился поговорить с ней юный батюшка, что многие печали позабылись, и дал он ей хоть и ненадолго, а мир душевный.

Мало к кому испытывала Алена такую благодарность. Умел, умел говорить с глупыми бабами лесной отшельник! Неудивительно, что в Ясках к нему послали. Вот только зима скоро — ведь замерзнет Гриша в дупле, истинно — замерзнет… И отойдет во сне с улыбкой ласковой на бледных устах — может, из всех погибелей это и есть наилучшая?..

Диковинное настроение навеял Алене Гриша. Даже смерть приятной показалась. Однако покоя просветленного хватило ровно настолько, чтобы, выйдя к заводи, прислушаться к дальним голосам.

Шло по лесу немалое количество народу с шумом и гамом, и слышались тот шум и гам всё ближе, и вдруг стало Алене ясно, что люди идут к дупляному жителю, однако намерения у них скверные.

Они приблизились к заводи, и вдруг общий гомон перекрыл густой прекрасный голос:

— Да точно тут ли, православные?

— Тут, батюшка, тут он угнездился, блядин сын! — наперебой отвечали мужики.

Вскоре и сами они появились у заводи во главе с ясковским попом.

Из возмущенных речей Алена поняла, что произошло.

Ясковские и прочие окрестные бабы повадились бегать к батьке Григорию да к Устинье Кореленке со своими бабьими заботами и печалями. И речка Северка с берегами негласно считалась ее малой вотчиной, туда без лишней нужды мужики не совались, побаивались — а ну как напустит со зла нестоячку? Ходи потом к старой ведьме на поклон… Но вот стало известно, что она померла. И тут же случайно обнаружилось, что захожую богомолицу, известившую об этом, кто-то из баб послал к лесному отшельнику.