— Классно, — говорит она.

Я кланяюсь и в порыве вдохновения повторяю. Плюшевый мишка снова рукоплещет. После этого я возвращаю переключатель в прежнее положение и снова получаю возможность выдыхать собственный пар.

И тут мы замечаем это.

Шест.

Шест, торчащий из сугроба, и снег под ним красный, как «дабл-черри» в пластиковых стаканчиках. На шесте нет ни флага, ни красно-белого полосатого «чулка».

— Это Северный полюс? — спрашивает Исузу.

— Вряд ли, — говорю я, хотя не вполне в этом уверен.

Шест изготовлен из какого-то металла — может быть, из стали, но скорее всего, из алюминия. На ледяной металлической поверхности маленькие метки, сделанные чем-то розовым — кольца на высоте трех и пяти футов, затем около полудюжины колец между пятью и шестью футами и еще несколько выше. Позади шеста — цифровой термометр, гордо демонстрирующий миру ярко-красные минус сорок два. А перед шестом, в парке, подключенной к автомобильному аккумулятору, на садовой скамейке восседает трудолюбивый гражданин Фэрбенкса. Зачехленные руки поддерживают лежащую на коленях камеру, у ног сейф, похожий на почтовый ящик, украшенный щелью для денег и простой надписью: «Залезьте выше», а ниже — цена попытки: «5.00 $ (США)».

— Это не он, — говорю я, припоминая, сколько раз осмеливался лизнуть флагшток зимой во времена моей юности.

— Что вы, конечно, он, — наш предприниматель улыбается. — Я могу дать вам конверт, восемь на десять, и открытку. Открытки реально пользуются спросом. А еще у меня есть штемпель.

Не снимая перчаток, Исузу трогает пальцем нижнее розовое кольцо.

— А это что? — спрашивает она.

Наш бизнесмен высовывает язык, указывает на него и подмигивает. Исузу слегка склоняет свою забинтованную голову набок и несколько секунд обрабатывает информацию.

— Фу, вот гадость! — она отдергивает руку, словно шест наэлектризован. — Вы…

И она почти произносит это. Почти произносит «Вы, вампиры…», но вовремя останавливается и решает сменить курс.

— Вы только голову морочите, — заявляет она.

— Эй, — парень поднимает руки, словно сдается в плен. — Просто попробуйте. И у вас тут же все зарастет. А потом можете спокойно отправляться домой, зная, что маленькая частичка вас осталась здесь… — он переводит дух, потом добавляет: — Это менее болезненно, чем оставлять сердце в Сан-Франциско.

— Может быть, в следующий раз… — бормочу я, в экстренном порядке уводя Исузу из зоны слышимости, после чего кладу руки ей на плечи и разворачиваю лицом обратно к Северному сиянию.

— Запомни, — шепчу я, обращаясь к ее забинтованной голове. — Ты должна взять что-нибудь на память.

Исузу напрягается, чтобы поглядеть назад через плечо, а потом шепотом отвечает:

— Только не открытку.

Они больше не мажут лицо белым. А может, и мажут, только белый грим в Фэрбенксе не продают. Красный — да, можете не сомневаться. Черный — точно. Синий, зеленый, желтый, даже фиолетовый, но не белый. Клоуны-вампиры — те, что принадлежат к европейской расе — на самом деле не нуждаются в слое штукатурки на лице, они вполне хороши в естественном виде. Вот почему я нахожусь в «Уолгрин»,[73]где приобретаю вазелин, мел и подозрительно много пузырьков «уайт-аут».[74]

— Должно быть, вы часто делаете ошибки, — замечает продавец.

— Вдвое чаще, чем вы думаете, — отвечаю я.

По возвращении в гостиницу, в нашем номере, я мажу, разливаю, растираю, размешиваю. Поле для эксперимента — мое предплечье. Состав смеси определяется на глаз. Исузу наблюдает.

— Слишком белый, — сообщает она.

— Ваше мнение очень важно для нас, — отвечаю я механическим голосом. — Пожалуйста, продолжайте.

— Не, я правда, Марти, — настаивает Исузу. — Я буду белее, чем «Милли Ванилли».

Кстати, я говорил, что Исузу сама не своя до хитов восьмидесятых? Она накачала из интернета массу всякой всячины — «МС Hammer», «Milli Vanilli», «Mr. Ice»… Что до меня, то я серьезно подумываю выступить с предложением о причислении изобретателя наушников к лику святых. Ну, или хотя бы наградить его Нобелевской премией Мира… и тишины.

— Слушай, детка, — говорю я. — Когда мы соберемся облапошить кого-нибудь с двухцветными глазами, арбитром будешь ты. Но пока, мне кажется, я лучше представляю, в каком цвете вампиры видят мир.

Она смотрит сверху вниз на мою руку, потом наши взгляды встречаются. И она переводит разговор в другое русло.

— Значит, мне можно будет ругаться?

— Да, — говорю я. — Только не сейчас. Только на людях.

— И кричать можно?

— Предполагается, что да.

— Классно.

— Нет, — поправляю я. — Печально.

— И все это можно только сейчас, — добавляю я.

— Дерьмово, а?

— Давай потом, — предупреждаю я.

Но Исузу только улыбается. Для нее это обещает быть чем-то вроде Хэллоуина — без леденцов, зато все словечки вроде «затрахало», которые у нее накопились, наконец-то можно будет выпустить на волю, прокричав во всю силу своих легких.

В жизни каждого отца наступает время, когда он начинает побаиваться собственного ребенка. И хотя в моей жизни уже было несколько таких моментов, Исузу не собирается останавливаться на достигнутом.

Вот, например.

Мы идем по пассажу вместе с другими туристами, Исузу — в своей боевой раскраске, в темных очках, с фальшивыми клыками. Я останавливаюсь, чтобы глотнуть крови из питьевого фонтанчика, когда взгляд Исузу сосредотачивается на каком-то несчастном в гавайской рубашке.

— СМОТРИ, КУДА ПРЕШЬ, ДОЛБОЕБ ГРЕБАНЫЙ! У ТЕБЯ ЧТО, ДЕРЬМО ВМЕСТО МОЗГОВ?

Это произносит моя маленькая девочка. Поток красноречия ударяется в высокий потолок, рикошетом отскакивает от него и рассыпается по всему дворику. Каждый из присутствующих кровопийц замирает на месте. Все смотрят на нее. Похоже, ничего подобного никому из них видеть еще не доводилось. Они просто останавливаются и смотрят.

Парень в гавайской рубашке нервно озирается, улыбается, пожимает плечами. Всем все понятно. Все счастливы: это он и никто больше.

— ЧЕГО ЛЫБИШЬСЯ, УБЛЮДОК? — орет Исузу. — СЕЙЧАС ВЫДЕРНУ ТЕБЕ ЗЕНКИ, ПОКА ОНИ САМИ НЕ ВЫПАЛИ, И ПОЙДУ ИГРАТЬ В ПИНГ-ПОНГ, ОБЕЩАЮ…