впустим остальных? – предложил Пирс. – Они слышали ваш крик. Чего доброго, еще вызовут полицию.

– Ладно, уговорили. Дайте мне только минутку, чтобы умыться.

Когда Айона привела себя в порядок, Пирс открыл входную дверь, впустив в прихожую Дэвида, Санджея и Марту. Все трое уставились на стену, где в раме висела огромная, в полный рост, фотография исполнительниц канкана. Невероятно длинные ноги танцовщиц были высоко задраны, окруженные белыми кружевными юбочками, эффектно контрастирующими с черными матовыми трико и одинаковыми белыми туфельками с бантиками.

Дэвид засмотрелся на одну из танцовщиц посередине снимка. Его голова находилась на уровне ее грудей, усыпанных блестками и спрятанных внутри немыслимой формы конусов.

– Айона, это ведь… вы? – спросил он, указывая на фото.

– Надо же, догадался. Умница. Хвалю, – сказала Айона. Присутствие друзей частично вернуло ей прежнюю дерзость. – Вы это поняли по моим бедрам?

– Нет, по вашему лицу, – ответил Дэвид и покраснел.

– Это снимок нашего выступления в «Фоли-Бержер», когда мы жили в Париже, – пояснила Айона.

– Но это совсем не похоже на Шекспира, – растерянно произнес Санджей.

– Разумеется, не похоже. А при чем тут Шекспир?

– Эмми говорила мне, что перед тем, как стать… журналисткой, вы выступали в Королевской шекспировской труппе, – пояснил молодой человек.

– Это моя вина, – вмешалась Марта. – Я сказала Эмми, что вы были актрисой. Вот она и предположила… про Королевскую шекспировскую труппу.

Айона запрокинула голову и засмеялась. Впервые с того дня. Ее смех был словно старый друг, по которому все очень скучали.

– Надо же, как все забавно вышло. Марта, я тебе рассказывала, что выступала на сцене, а ты решила: раз на сцене – значит актриса! Нет, мы с Би были танцовщицами в бурлеске. Там-то мы с нею и встретились. А вот это Би. Ее полное имя Беатрис. Правда же, красотка?

Айона указала на восхитительную чернокожую танцовщицу, которую на снимке обнимала за плечи. Если остальные девушки смотрели в объектив аппарата, то Айона и Би смотрели друг на друга.

– Ну что ж, дорогие гости. Чувствуйте себя как дома. Располагайтесь! – Она махнула в сторону гостиной. – Я вскоре к вам присоединюсь.

Все послушно отправились в гостиную, а Айона помчалась наверх и, задыхаясь от быстрого бега, соорудила на лице «экстренный макияж-пятиминутку». Затем разыскала серебристо-черный шелковый шарф «Гермес» и водрузила на голову тюрбан. Это было проще, чем заниматься прической. Поверх спортивного костюма она надела ярко-красный бархатный балахон, перехватив его широким серебристым поясом, сняла гетры и надела туфли на высоком каблуке, но без задников. Получилось совсем недурно!

Спустившись вниз, Айона заварила чай «Эрл грей», составила на поднос пять фарфоровых чашечек и добавила песочное печенье. Теперь можно было возвращаться в гостиную и занимать гостей. «Держись уверенно, подруга», – твердила она себе. Би всегда говорила: когда у тебя гости – пусть и неожиданно свалившиеся тебе на голову, – важно быть максимально оживленной и приветливой и вести себя с ними так, словно ты хочешь, чтобы они пришли снова. Айона чувствовала, что ей этого действительно хочется.

Пирс, Санджей, Дэвид и Марта изумленно глазели на стену, которую она называла «Стеной славы», а Би – весьма грубо – «Ярмаркой тщеславия Айоны».

На стене красовались сотни рамок с фотографиями Айоны и Би тех времен, когда их называли «бесподобными девушками». Вместе с ними фотографировались всевозможные знаменитости: от Шона Коннери до Мадонны. Два просвета, похожие на дырки в ряду безупречных зубов, возникли не случайно. Айона убрала снимки телеведущего Джимми Сэвила и певца Гэри Глиттера. Выбрасывать такие куски истории она не захотела и потому отправила их в «черный ящик», где заперла навеки, предоставив обоим педофилам довольствоваться обществом друг друга.

Насмотревшись на прошлое, гости повернулись к хозяйке дома.

– Айона, мы знаем, почему вы ушли с работы, – проговорил Санджей. – Как же вы теперь?

Айона приготовилась выдать бодренькую ложь, но не сдержалась и сказала правду:

– Это ужасно. Поймите, я еще молода. Мне всего пятьдесят семь. Я нахожусь в расцвете сил. И вдруг оказываюсь ненужной. «Неформатной». Не соответствующей требованиям. Я не знаю, что мне теперь делать с собственной жизнью. Честное слово, не знаю.

– Айона, вы как раз очень даже нужны, – возразил Санджей. – Не забывайте, вы один из лучших в стране журнальных психотерапевтов. Вы же сами это говорили! А Эмми мне сказала, что материалы вашей колонки расходятся по всем соцсетям.

– Спасибо, милый мальчик, но на самом деле я фейковая советчица. Всплеск моей популярности держался лишь на том, что все свои идеи я крала у вас. А теперь меня заменили амебой по имени Декс. Никто во мне больше не нуждается.

– Айона, будь это правдой, мы бы не стали вас разыскивать и вламываться в ваш дом, – с непривычной суровостью возразил Дэвид. – Мы нуждаемся в вас. Мы по вам скучали. Или воздействие, которое вы оказали на каждого из нас, – тоже фейк? Хотел бы я вот так влиять на людей. Я ведь десятки лет скользил по жизни, не производя на окружающих никакого впечатления. Люди частенько забывали, что вообще встречались со мной, а если и помнили о встречах, то вечно путали мое имя.

Возникла неловкая пауза. Никто не знал, о чем говорить. К счастью, Дэвид продолжил:

– Как мы без вас сможем разобраться со своей жизнью?

– Чепуха, – отмахнулась Айона. – Со своей жизнью вы вполне сможете разобраться и без меня. Вы это говорите лишь из желания поднять мне настроение.

– Не сможем, – не согласилась с ней Марта. – Мы все запутались, кто в чем. Особенно взрослые.

Айона была настолько тронута услышанным, что села в шезлонг и снова заплакала, злясь на себя, поскольку «экстренный макияж-пятиминутка» не выдерживал даже моросящего дождичка, не говоря уже об обильных слезах.

Друзья окружили Айону, смущенно переглядываясь и не зная, как быть.

– А на портрете тоже вы? – спросила Марта, явно желая отвлечь хозяйку дома от безудержных слез.

– Да, – шмыгнула носом Айона, поворачиваясь к портрету над камином, на который смотрела девочка. – Это Джулиан Джессоп[20] написал меня в восемьдесят восьмом году. Мне тогда было двадцать шесть, а ему – почти на тридцать лет больше. Мы с Би только-только вернулись из Парижа и произвели некоторый фурор на лондонской сцене. Я позировала художнику в его изумительной маленькой мастерской на Фулхэм-роуд. Джулиан работал, и мы вместе подпевали «Квин» и «Секс пистолс». Потрясающий был человек.

– Кажется, не так давно мне попался в газете его некролог, – заметил Пирс. – Похоже, он был известным ловеласом.

– Да, – согласилась Айона. – Когда я шла к нему на сеанс, Би всякий раз заставляла меня брать газовый баллончик. На