– Ты могла бы подключить к этой версии Ариаса. Когда ты рассчитываешь все это обсудить?

– Я готова.

Она услышала, как он засопел в трубку.

– Черт тебя побери, Лусия, напоминаю тебе, что это дело бригады, а не одного следователя. Может, хватит работать в одиночку?

– Я не одна, со мной профессор Борхес.

– Ага, профессор Борхес, который не является членом нашего объединения, у которого нет соответствующей подготовки… Он просто университетский профессор, оторванный от реальности и не знающий, что такое работать на земле. И не забывай, что вести расследование он просто не умеет.

– Пенья, без профессора Борхеса и его студентов мы так и застряли бы, не сдвинувшись с места! Нам надо сейчас резюмировать все, что мы знаем и куда это нас приведет, а не размышлять, кому и что надо было делать!

– Герреро, ты не должна заниматься таким расследованием в одиночку, – ответил шеф, и в голосе его прозвучала холодная ярость. – На самом деле ты вообще не должна заниматься им, учитывая твои связи с жертвой.

– Я всего лишь разговаривала с людьми, задавала вопросы. И это все.

– Ты только что обнаружила труп, черт возьми! Что мы скажем судье? Что ты там делала?

– И слава богу, что труп найден. Иначе зверье успело бы сожрать его раньше, чем кому-нибудь пришло в голову туда заглянуть.

Лусия еще раз задала себе вопрос, куда делся Анхель.

– У Болкана был помощник по дому, – прибавила она. – Парень по имени Анхель. Мелкий дилер, приторговывает всякой гадостью: кокаин, анаболики… Мерзкий тип. Он куда-то исчез. Его надо найти, и как можно скорее. Гражданская гвардия Грауса, конечно же, его знает.

– Отлично, – сказал Пенья, – я с ними свяжусь.

Она подумала, что было бы хорошо, если б кто-нибудь из ЦОПа предупредил об опасности, которая может грозить детям. Она сообщит Бустаманте, как только будет как следует и до конца прочесана вся эта лавочка. Тогда она лично пригласит его присоединиться к отделению.

– Лусия? – снова раздался в трубке голос Пеньи. – Ладно, продолжай, раз уж начала. Ты со своим профессором, я с Ариасом и командой. Но я хочу быть в курсе всего, с самого начала вашего расследования. Ты ежедневно отчитываешься перед Ариасом, а твой профессор – только наблюдатель, это ясно?

– Ясно, патрон.

– Ты готова встретиться послезавтра?

Она напряглась:

– Как, по-твоему?

У Лусии вдруг кровь застучала в висках. Она вспомнила Франсиско Мануэля Мелендеса, переодетого женщиной, в туалете на автозаправке: эта «блондинка» с ярко-красными губами и в платье под цвет губ тогда бросилась на нее, как змея, готовая ужалить. Она знала, что Мелендес в камере с нетерпением ожидает сейчас суда в первой инстанции.

Его адвокат обещал ее «разоблачить» и сделает все, чтобы замарать ее репутацию и выставить ее персоной нестабильной, неконтролируемой и жадной до рекламы. Это она напала на его клиента, а не наоборот. Она на его месте поступила бы точно так же. Тут другой стратегии не было.

Нет, она пока не готова…

И ей в голову вдруг пришла неожиданная и необычная мысль: она была бы рада, если б рядом с ней оказался брат…

Действительно, странная мысль… Но Лусия вдруг увидела Рафаэля, сидящего за ее спиной в зале суда. Высокий, сосредоточенный, он сидел на скамейке, нахмурившись. Потом нагнулся и прошептал ей на ухо: «Не бери в голову, сестренка, все обойдется».

Она знала, что именно о нем должна подумать, чтобы найти в себе силы.

Утро вторника

Утром, сидя на кухне своей квартиры на последнем этаже «Дания Палас», Саломон Борхес завтракал и просматривал газету. Кухня выходила на просторную террасу с прекрасным видом на крыши и колокольни Саламанки. Весной, летом и осенью он обычно пил кофе на террасе, но сейчас на улице было слишком холодно.

Он помешивал ложечкой в чашке и по обыкновению обмакивал в утренний кофе «амаретти морбиди», маленькие итальянские печенюшки с миндалем, которые выписывал из Абруццо, – исключительно потому, что ему очень нравилось слово «морбиди». По-итальянски оно означает «мягкие», «нежные», но в испанском к этому прибавляется иной оттенок: патологический, нездоровый.

Саломон спокойно перелистывал страницы и вдруг увидел заголовок:

«В необычайно тяжелых и еще до конца не проясненных обстоятельствах…» Саломону были хорошо известны эти коварные трюки журналистов, их манера дразнить публику перед процессом.

«Что за разоблачения?» – спрашивал он себя. Беспокоит ли это Лусию? Несомненно. Только тот, кто никогда не имел дела с судом, может спокойно предстать перед трибуналом. Едва он закрыл газету с этой уткой, как услышал шаги в коридоре.

– Привет, – сказала Лусия, входя в кухню.

– Хорошо спалось?

Они полночи проехали, не выпуская руля из рук. Когда же около трех ночи добрались до Саламанки, Саломон предложил ей остановиться у него.

Лусия не ответила. На самом деле она почти не сомкнула глаз, разрываясь между тревогой в преддверии неминуемого процесса и смешанным чувством печали, ярости и отвращения, которое вызывало у нее воспоминание о детском дортуаре в имении. Не говоря уже о жгучем желании позвонить Альваро. Она сразу подошла к кофеварке.

– Чашки наверху, – сказал Саломон. – Там еще рядом пачка печенья, а сахар на столе.

Он наблюдал, как Лусия подошла к шкафу, достала чашку, уселась и положила себе в кофе две ложечки сахара. «Характер у нее жесткий, но сладкое она любит», – констатировал он.

– Красивый вид, – сказала лейтенант, обернувшись к террасе. – Это меня знобит или здесь действительно нежарко?