– Да прекрати же мельтешить! – крикнула я ему.

Пораженный, он повернулся ко мне. Я никогда раньше на него не кричала.

– Я больше не могу этого вытерпеть, – прошептала я, подавляя рыдания.

Вздохнув, он сел рядом со мной. Под глазами его были темные круги, а кожа выглядела очень бледной. Положив локти на колени, он закрыл лицо руками. Я никогда не видела его столь отчаявшимся и потерянным одновременно.

Мы долго молчали, и я даже подумала было, что Люсифер никогда больше не заговорит – но он наконец открыл рот.

– Я боюсь, – признался он. Конечно, все люди чего-либо боялись – но если уж Люсифер открыто признавался в собственном страхе, дела действительно обстояли плохо.

– Я никогда не желал ничего так, как свободы, – продолжал он. – Я хотел быть свободным от своей матери, от своих обязанностей принца и потомка Дьявола – и вообще от всего этого проклятого мира. Иногда я не мог больше терпеть. В такие моменты я вскакивал на коня и просто уезжал, отдаваясь на его волю и гадая, куда же он меня привезет.

Наши лошади! Во всем этом хаосе я совершенно забыла об Аннабель и Скорпиусе. Люсифер успел спрятать их в лесу до того, как мы последовали за солдатами. Надеюсь, Леннокс или Астра нашли их и позаботились о них. Я не хотела даже представлять себе, что будет с лошадьми, если они попадут в чужие руки.

Возьми себя в руки, Тара! Ты хотела изгнать все темные мысли из головы!

Мой внутренний голос, конечно, опять оказался прав, поэтому я продолжила слушать Люсифера. Конечно, с нашими лошадьми ничего не случилось.

– Иногда Скорпиус вывозил меня в лес, а иногда на берег, – продолжал он. – Когда я стоял у океана и смотрел вдаль, то представлял себя птицей. Думал, что могу просто расправить крылья и улететь, удрать ото всех своих проблем и обязанностей и позволить ветру нести меня, паря над гладкой поверхностью воды. В какой-то момент мне неизбежно приходилось возвращаться на грешную землю – и вот тогда мне хотелось кричать. Выплеснув эмоции, я не чувствовал себя лучше, но знал, что сумел насладиться хотя бы кратким мигом свободы. Потом мне обычно некоторое время удавалось достойнее справляться с проблемами. А в один из дней, – закончил Люсифер, – ты пришла в мою жизнь – и изменила ее. Ты сумела сделать мои встречи с матерью или треклятым кузеном Максимом более терпимыми – в тяжелые моменты мне было достаточно просто о тебе подумать. Ты сделала меня лучше. Для меня ты всегда была синонимом свободы. А теперь мы заперты в этой проклятой камере, и я даже не знаю больше, что такое свобода!

Я чувствовала его боль и отчаяние настолько сильно, словно это были мои собственные чувства. Я не хотела – и не могла – позволить ему страдать еще больше. Взяв его за руку, я переплелась с ним пальцами.

Во время вчерашних вынужденных передвижений по замку я сумела немного осмотреться – и понимала теперь, где мы находимся. Окно нашей камеры выходило в парк, который после нашего прибытия в замок я обнаружила за воротами внутреннего дворика. Если посмотреть за решетку, можно было увидеть серую скалу. С другой стороны от замка наверняка находился океан.

– Слышишь? – прошептала я. Мы прислушались к тишине. Ее нарушали не только наше дыхание и редкие крики стражников, но и кое-что еще.

– Закрой глаза, – прошептала я Люсиферу. – Тогда ты все сам почувствуешь.

Когда он смежил веки, я сделала то же самое, услышала, как вокруг замка завывает ветер – и, казалось, в следующее мгновение ощутила его в волосах. Вдалеке я слышала тихий мерный шум океана, волны, равномерно накатывавшиеся на пляж, и крик чаек. Я ощутила на языке соленый ветерок, почувствовала легкое покалывание в руках, когда на них упали маленькие капельки воды, тепло солнечных лучей, согревавших кожу, – и чуть было не улыбнулась.

Открыв глаза, я почувствовала себя так, словно только что очнулась от прекрасного сна. Я посмотрела на Люсифера – и увидела, как в угольно-черных глазах его появилось немного былого сияния, немного свободы и надежды. Я молилась, чтобы нам обоим этого хватило.

– Каждый чувствует хотя бы раз в жизни, а то и чаще, отчаяние и все большее и большее отчуждение от самого себя, пока в какой-то момент не остается лишь одна пустая оболочка. Это происходит, когда забываешь, что значит быть свободным, – процитировала я умную мысль из одной книги, которую когда-то запомнила. – Люди, чувствующие такое постоянно, сходят с ума, Люсифер. Я обещаю, что с тобой этого не случится. Не случится, пока я с тобой, – а я тебя больше никогда не оставлю. Когда ты будешь в отчаянии, я окажусь рядом и вновь покажу тебе свободу – ведь ее можно найти даже в этой крошечной камере. Я напомню тебе, кто ты есть.

– Я не подведу тебя, – продолжала я. – Обещаю! А еще тебя не подведут твой лучший друг и твоя сестра. В какой-то момент Леннокс и Астра найдут способ вытащить нас отсюда. Если нет, то остается еще моя мать. Она найдет нас – и, если понадобится, придет сюда со всей своей армией, чтобы нас освободить. Нам нужно просто немного подождать.

Я очень гордилась своим коротким монологом. Не потому даже, что я нашла правильные слова – а потому что уголки рта Люсифера слегка приподнялись.

– Ты не перестаешь удивлять меня, – прошептал он, взял мое лицо в руки и начал целовать – с надеждой и, если можно так выразиться, некоторой свободой. На мгновение мне удалось изгнать из моих мыслей влажные стены, которые, казалось, все больше и больше сжимались вокруг меня, и просто сосредоточиться на его прикосновениях.

Мы не сгнием в этом проклятом подземелье. Я этого не допущу.

* * *

Следующие несколько дней мы провели практически в полном молчании. Я потеряла счет времени. Аван всегда приносил нам ставшие привычными хлеб и воду в разное время, словно желая запутать нас еще больше. Я могла судить о времени суток только по наступлению сумерек. Похоже, мы ели всего два раза в день – и Аван неизменно приносил еду сам. Он не говорил нам ни слова, а лишь окидывал Люсифера холодным оценивающим взглядом. На меня он практически не обращал внимания.

Лишь ради Люсифера я всякий раз сдерживалась, чтобы не вскочить на ноги и не ударить Авана кулаком в лицо, когда он отпирал дверь камеры. Вместе мы, возможно, и сумели бы застать его врасплох, но никогда бы не выбрались из замка. Вдвоем и без оружия против дюжин солдат? У нас не было ни малейшего шанса.

Скудного хлеба, конечно, было недостаточно, чтобы насытить нас, да и небольшой запас выпечки в кармане моей куртки иссяк спустя два дня. Лицо Люсифера становилось все более запавшим и бледным; под глазами лежали темные тени, губы потрескались, а тело выглядело исхудавшим. Его движения также стали менее плавными, нежели обычно; казалось, он с трудом заставлял себя бродить взад и вперед по камере.

Когда я просыпалась утром, он обычно сидел у двери, исследуя решетку и снова и снова пытаясь взломать замок. Все его усилия были напрасны.

Я была уверена, что и сама выгляжу не сильно лучше. Волосы мои свалялись, тело воняло, и я еще больше похудела. У меня все время болел живот, а чуть выше живота можно было пальцем пересчитывать ребра.

Мы были в ужасном состоянии – и Авана, казалось, наши страдания приводили в восторг. Люсифер все еще чувствовал себя в ловушке, а мне каждую ночь снились кошмары. И все же нам удавалось как-то мириться с нашим теперешним положением. Когда я с криками просыпалась по ночам, Люсифер обнимал меня, прижимал к себе и утешал, пока я снова не засыпала. Когда я замечала, что его снова охватывает безумие, то затаскивала его к себе на нары, и мы вместе слушали океан.

В этом ужасе, холоде и грязи мы были не одни. Мы были друг с другом… и с нашей надеждой. Даже после того, как я перестала считать дни, проведенные в этой проклятой темнице, надежда меня не покидала. Я слишком часто подвергала эту надежду сомнению, но она все же не оставляла меня, иначе я бы