–Яплохо себя чувствовала. И,честно говоря, мне не хочется идти сегодня. Ты же не против порулить всем одна?

Яоглядываюсь.

–Нет, здесь даже дверь не скрипит.– Яслишком поздно прикусила язык.– Знаешь что? Тебе лучше взять несколько выходных. Через пару-тройку месяцев все равно уйдешь на больничный, лезть из кожи вон нет смысла. Если хочешь, приеду к тебе в выходной, принесу книжки. Послезавтра. Что думаешь?

–Прекрасная мысль,– говорит она с благодарностью.

Мы еще немного болтаем о том о сем, потом я кладу трубку.

Сто́ит мне перевернуть табличку стороной «ОТКРЫТО», как уже знакомый длинный лимузин подруливает к обочине перед входом. Явыдыхаю– что тут делает Фиоре сегодня?– и смотрю, как из него выходит священник. Затем, что удивительно, он открывает дверь другому человеку. Кому-то в фиолетовой рясе и странном головном уборе. Япочти сразу понимаю, кто это должен быть: епископ Юрдон.

Епископ столь же костляв, худ и высок, сколь приземист и толст Фиоре. Вместе они будто аист и жаба. Его кожа необычайно землистая, а скулы торчат как лезвия. Он носит очки в толстой прямоугольной роговой оправе, его волосы льнут к черепу редкими прядями цвета гнилой слоновой кости. Он идет вперед, размахивая руками словно скелет, и Фиоре бежит за ним, пыхтя и тяжело дыша, стараясь не отставать.

–Пожалуйста, послушайте, пожалуйста!– причитает он.– Ваше сиятельство, прошу вас прислушаться и…

Епископ толкает дверь библиотеки, открывает ее и останавливается. Его глаза очень бледные, голубые, со слегка желтоватыми белками. Взгляд– ледяной, презрительный.

–Ты уже не первый раз лажаешься по-крупному, Фиоре,– шипит он.– Мне очень хотелось бы, чтобы в будущем ты держал свои маленькие дрочильные фантазии при себе.– После этих слов он поворачивается ко мне лицом.

–Здрасте?..– Явыдавливаю улыбку. Он смотрит на меня так, будто я– непись.

–Яепископ Юрдон. Пожалуйста, отведите меня в хранилище документов.

–Ах да, конечно.– Япоспешно выхожу из-за стола и жестом зову его за собой.

Фиоре хмыкает и тяжело дышит, ковыляя за нами, но Юрдон двигается с костлявой грацией, будто все его суставы заменены хорошо смазанными подшипниками. Что-то в нем заставляет меня содрогнуться. Взгляд, который он бросил на Фиоре… не могу припомнить, чтобы когда-либо видела такое выражение чистого презрения на человеческом лице. Веду их в комнату; Мрачный Жнец крадется за мной в сердитом молчании, сопровождаемый неуклюжей маслянистой жабой.

Яотхожу в сторону, когда мы доходим до справочной секции, и Фиоре возится со своими ключами, заметно увядая под яростным взглядом Юрдона. Он открывает дверь и врывается внутрь. Юрдон делает паузу и пронзает меня ледяным взглядом.

–Нас нельзя беспокоить,– сообщает он мне,– ни по какой причине. Это понятно?

Яэнергично киваю.

–Я… я буду на стойке регистрации, если понадоблюсь.– Мои зубы едва не стучат. Что не так с этим парнем? Яи раньше встречала мизантропов, но святой отец– нечто совершенно особенное.

Фиоре и епископ тусуются в архиве, занимаясь тем, чем они там занимаются, почти три часа. Порой они говорят на повышенных тонах. Порой елейные мольбы Фиоре кроет негодующе-змеиное шипение епископа. Ясижу за письменным столом, заставляя себя не оглядываться через плечо каждые десять секунд, и пытаюсь прочитать книгу об истории охоты на ведьм в доиндустриальной Европе и Америке. Вкниге есть тревожные отголоски того, что происходит здесь: сообщества расколоты на взаимно недоверчивые фракции, соревнующиеся, чтобы донести друг на друга безумным духовным авторитетам, опьяненным мирской властью. Однако мне трудно сосредоточиться, пока змея и жаба в запертой комнате издают такие звуки, будто пытаются зажалить друг друга до смерти.

Уже почти наступил мой обычный обеденный перерыв, когда появляются Фиоре и Юрдон. Фиоре выглядит обиженным и подавленным. Уепископа, судя по всему, с настроением лучше– но если это его хорошее расположение духа, не хотела бы я видеть этого типа по-настоящему злым. Когда он улыбается, становится похож на череп, на который кто-то натянул кусок кожи: бесцветные губы обнажают пожелтевшие зубы в ухмылке, совершенно лишенной веселья.

–Тебе лучше вернуться к работе,– властно бросает он Фиоре, проходя мимо моего стола и даже не кивнув в мою сторону.– Надобно наверстать упущенное.– Затем он уходит через парадную дверь. Длинный черный лимузин закладывает по кварталу круг почета и увозит своего господина куда-то в типично-господинские места обитания.

Пару минут спустя Фиоре с угрюмым взглядом ковыляет мимо меня.

–Зайду завтра,– бормочет он и выходит за дверь. Низшему рангу духовенства, как оказывается, лимузин не положен– он на своих двоих, пошатываясь, уплывает в марево полуденной жары. Какое унижение!

Янаблюдаю за ним, пока он не исчезает из виду, затем подхожу и переворачиваю табличку на двери в положение «ЗАКРЫТО». Язапираю дверь и делаю глубокий вдох. Не ожидала, что все произойдет сегодня, но это слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать. Яиду за сумкой из учительской и с ней направляюсь в хранилище.

Вот-вот наступит момент истины. Менее чем через сто секунд после того, как Фиоре покинул здание, я вставляю тщательно скопированный ключ в замок. Сердце колотится, когда я поворачиваю свою поделку. На мгновение она отказывается сдвинуться с места, но я вожу ей туда-сюда в замке– зубья не входят в сцепление со штифтами,– и что-то встает на место, слегка скрипит, поддается. Яшироко распахиваю дверь и тянусь к выключателю.

Итак, я– в маленькой комнате, где нет ни окон, ни стульев, ни столов. Под потолком– лысая, без абажура, электрическая лампочка, свисающая на проводе. Утрех стен– по книжному стеллажу. Всередине пола– люк.

–Что за фигня,– произношу я вслух, оглядываясь по сторонам.

На всех полках– коробки с папками, их легионы. Ни на одной нет каких-либо вразумительных словесных меток– только серийные номера. Все здесь покрыто пылью, кроме люка, который недавно открывали. Явдыхаю и с трудом сдерживаю чих. Да, если так Фиоре ведет домашнее хозяйство, неудивительно, что святой отец на него зол.

Ясмотрю на ближайшую полку и наугад достаю одну из папок. Открываю кнопку-защелку, соединяющую створки папки: внутри бумага, желтеющая, с машинописными столбцами шестнадцатеричных цифр, отбитых неинтеллектуальными чернилами на каждой стороне. Вверху каждого листа указан номер страницы. Требуется время, чтобы понять, на что я на самом деле смотрю. Это сериализованная запись данных– древние называли такую «шестнадцатеричной». Много страниц. Вэтой коробке их должно быть пятьсот штук. Если то же самое в других, передо мной сто тысяч страниц, на каждой где-то десять тысяч знаков. Все, что записано на этой чудовищно неэффективной среде, не очень велико– размером с геном маленького млекопитающего или около того, да и то– после того, как лишние экзоны[15] отфильтрованы. На три-четыре порядка меньше человеческого генома.