Я вернулась почти к обеду. Граци Хендерсон выставила большую гору маисовых чипсов и измельченного салата, нарезанные кубиками помидоры, рубленую говядину и желтый сырный соус начо из полгаллонной банки. «Тако готово!» – позвала она, и мы все вскочили.

Масса ходоков в момент окружила еду. Они расположились у подъездной дорожки: разговаривали, глотали пищу из заполненных горкой бумажных тарелок, масляных, как маисовые лепешки. Все были голодны. Я медленно наполнила тарелку, чувствуя опьянение.

Граци оказалась компанейской женщиной, общительной и шумной. Она разговаривала со всеми, задавая нескромные вопросы, говорила мужчинам комплименты с сексуальной подоплекой. На ней было много косметики, и она надела на голову пушистый синий обруч с огоньками от детского маскарадного костюма. «У меня еще есть обруч от костюма дьявола», – услышала я, когда она говорила с Никогда-Никогда, спросившего ее об этом. Сегодня он, очевидно, шел прямо вслед за нами по тропе. У меня сжалось все внутри. После костра в «Приюте путешественников» мое представление о нем сузилось до мужчины, который создал свое меленькое «я» грубыми и язвительными шутками за счет других. Я ему не доверяла.

Татту А1 дотронулся до моего плеча – я замерла – и наполнил мой стаканчик вином. В стаканчике еще была грязь и листья, которые попали туда при моем падении. Я проглотила их вместе с розовым вином. Я была слишком легкомысленна и пассивно соглашалась на то, что мне предлагали, снова и снова. Мне давали – и я брала. Я была слаба и ненавидела себя за эту слабость.

Я прокралась в дом, чтобы выпить стакан воды и протрезветь, и, может быть, найти Ледяную Шапку. В кухне никого не было. На холодильнике я заметила старую вырезку из местной газеты со статьей о Граци и Уилле. Это была история о том, как Граци и Уилл бросили метамфетамин и стали «ангелами тропы». К холодильнику также была приклеена фотография Граци, сделанная в 80-х, до того, как она пристрастилась к мету, когда она была юной. Ее глаза светились темным светом, на щеках красиво выделялись высокие тонкие скулы.

Выйдя обратно наружу, я посмотрела на фигуры, стоявшие и жевавшие, говорящие и пьющие, исполнявшие пьяные танцы и корчащие рожи перед Граци. Я должна была расспросить ее о том, что произошло. Я хотела знать, почему она пробовала мет, была ли она зависима, и не это ли испортило ее лицо и заставило стать «ангелом тропы», почему она каждый вечер готовила салат тако, а не что-то другое. Наконец я нашла ее с банкой пива, беседующей с Татту А1 и Козлом Билли, на ее голове все еще красовался мохнатый светящийся обруч. Я встала прямо между ними и прервала разговор. Я коснулась ее руки. «Простите меня, – сказала я. Мои вопросы казались неотложными. – Как вы стали „ангелом тропы“? Салат тако – ваша любимая еда? – предположила я. – Мы могли бы сделать спагетти. Я знаю как».

Она схватила меня за ягодицу. Я была поражена и не шевелилась. «Нет», – ответила она, стараясь уловить мой взгляд своими комически широко раскрывшимися глазами. «Мне нравится запах», – сказала она, отпустив мою ягодицу, которая сразу заболела.

Я могла понять, что здесь можно остановиться и поесть салат тако – конечно, никто не откажется один раз выслушать историю Каса-де-Луна, а затем продолжить путь. Но я не могла понять, как можно каждый вечер готовить один и тот же ужин, а затем смотреть на борьбу в масле. Повторять все это было безумием.

Я залезла в свой рюкзак, нашла спутниковый телефон и позвонила матери. Пока я ждала, когда пройдет звонок, я увидела, что Татту А1 пошел за мной. Я испугалась. Ледяная Шапка оставался где-то в компании. Я не знала, куда он ушел. Но сейчас я хотела, чтобы он был рядом.

Татту А1 спросил, звоню ли я своему бойфренду.

«Нет», – сказала я, пока телефон устанавливал связь со спутником. Я хотела сказать, что мой бойфренд – Ледяная Шапка, но я не сказала. Спутниковый телефон издал сигнал.

«Звоню маме», – сказала я, когда она ответила:

«Куколка!»

«Привет, мама», – сказала я.

«Привет, мамочка», – передразнил Татту А1. Он сжал мое плечо, а я смотрела на темную землю.

Я рассказывала ей о Каса-де-Луна, а он смотрел на меня. Я не могла описать ей, что здесь происходило, хотя и пыталась. Я сказала: «Они готовят одно и то же на ужин каждый день, потому что ходокам это нравится. Салат тако. А после этого у них борьба в масле».

Татту А1 склонился надо мной и прошептал мне в шею: «Посмотри на себя. Я бы не разрешил своей дочери одной идти по тропе». Он сказал, что его дочери 17 лет, и сказал, что видел, как эти дегенераты смотрели на меня. Мужчины постарше, сказал он. Парни, которым больше тридцати и сорока. Я старалась расслышать маму. В темноте его рот замер у моего уха.

«Я тебя люблю, – сказала мама. Интересно, слышала ли она низкий голос Татту А1? – Приятных снов», – сказала она, и разговор закончился.

Лицо Татту А1 стало мягче, как будто он о чем-то задумался. Он больше не лез ко мне. Когда мама отключилась, я почувствовала себя не в такой безопасности. Я хотела, чтобы он ушел.

Я выпрямилась. «Я не хочу бороться в масле, – сказала я ему, хотя он не спрашивал. – Я очень хочу спать. Я собираюсь лечь в постель».

«Посмотри на себя, – сказал Татту А1. Он запустил пальцы мне под волосы и захватил ладонью мою шею. Я вся похолодела. – Ты ребенок», – сказал он и оттолкнул мою шею. Он ушел в темноту деревьев.

Я уснула в ту ночь под открытым небом на плетеной кушетке перед домом, слишком пьяная, чтобы понимать, как это может быть опасно. Вечеринка крутилась вокруг меня, и сквозь сон я слышала крики и грубые ругательства, аплодисменты и стук. В пьяном спокойствии я почувствовала тепло на ноге. Татту А1 сидел на краю кушетки у моей ноги и глядел на меня. Его зад касался моей голени. Он меня разбудил. Спросил, не мог ли он получить «сексуальную услугу».

«Что?» – сказала я. Я вся тряслась.

Его глаза улыбались, как будто его что-то забавляло. Как будто он пошутил. «Дикий Ребенок, – сказал он шепотом, склонившись к моему уху, – ты можешь оказать мне сексуальную услугу?»

Я бесшумно рассмеялась, что было похоже на содрогание, и сказала: «Я не могу». Он сидел на кушетке, сильно прижимаясь к моей ноге.

Татту А1 внезапно стал омерзительным.

Я села, как бы размяться. «Прошу прощения», – это все, что я могла сказать, мое лицо было в нескольких дюймах от его щеки. Затем я встала. Я побрела между темными деревьями, пока не нашла свою палатку и не нырнула внутрь. Я почувствовала облегчение, не обнаружив Ледяной Шапки, так как боялась разбудить его.

На следующее утро мы с Ледяной Шапкой покинули Каса-де-Луна и почти не разговаривали. Было понятно, что мы уже не будем прежними. Мы шли на север в пустыню Мохаве, немного печальные. Ледяная Шапка продолжал подгонять меня, не хотел останавливаться на отдых, а мне не хотелось сопротивляться. Я устала. Пустыня уже не была нашим маленьким мирком, превратившись в долину пустоты. Я больше не ощущала приятного волнения. Мысль о том, что мы вместе пойдем по снежному хребту Высокой Сьерры, перестала радовать. Мы были глухи к боли друг друга. Ему нужно было бежать гонку, он снова хотел обрести бесстрашие. Я ему не могла помочь. Но мы оставались вместе.