– Я не знаю, зачем я все ему выложила. Видимо, не могла душой поверить в такие зверства добряка-повара. Да и сейчас с трудом верю, хотя… – Юля дотронулась до забинтованного горла.

– Как он тебя не додушил? Просто чудо!

Спаситель пытался поить Люшу чаем с деревенскими сливками, но она пила через силу, крохотными глотками и, уставая, откидывалась на подушку.

– Я так испугалась, что, видимо, потеряла сознание раньше времени, ну он и отпустил меня, думая, что уже прикончил. Опыт-то у Феликса в деле удушения невелик. Он же распылялся, менял стили, ну и…

– Ага, шути давай, шути. Жутко смешно. Особенно вытаскивать твой труп из багажника – ну просто умора! – Быстров поставил чашку на тумбочку и полез в карман. – Все-таки я позвоню Саше и вызову его сюда. Пусть выпорет жену и заберет.

Шатова в ужасе схватила Быстрова за руки:

– Тогда ты мой враг навек! Я не шучу. Ты заберешь меня отсюда, и вы со Светкой потерпите меня дней пять. Ну вроде я приехала навестить вас и свалилась с ангиной. Умоляю! – дознавательша сложила молитвенно ладошки. – Вот чем хочешь поклянусь, что больше не сделаю ни одной глупости, буду только молчать и зыркать. Молчать и зыркать. Как подобает истинной ищейке.

Тут Люша сильно закашлялась, и Быстров бросился поправлять ей подушку. Сев повыше, она продолжила прерванный рассказ о своем спасении:

– Я пришла в себя, когда Самохин вернулся в кухню за сумкой, чтобы бежать. Он так странно, сморщившись, посмотрел на меня. Так смотрят на полудохлую муху, которая еще трепыхается у окна: и вреда от нее большого нет, и прибить надо бы для порядка. Тогда я, хоть и соображала не лучше той мухи, но пробормотала: «На кой черт вам труп женщины, приятной во всех отношениях? Если уйдете – так уйдете. Если поймают – за меньшее число трупов отчитаетесь. Вон, привяжите меня, если опасаетесь, что в полицию сообщу». А он усы пожевал, и вдруг глаз у него загорелся. Видимо, мысль какая-то изуверская пришла в его голову больную. Теперь-то я не сомневаюсь, что повар – конченый параноик или что-то вроде. Ну вот, схватил он меня и на плечо взвалил. Я как тряпка на заборе повисла, не могу двинуть ни рукой, ни ногой.

– В заложники взял – ясное дело. – Сергей плеснул чаю из термоса в пластиковый стаканчик и выпил залпом. После чего с неудовольствием поморщился: чай с молоком, да еще без сахара, он не жаловал.

– Если бы ты не подоспел, думаю, в багажнике нашли бы… – У Юли прервался голос, задрожал подбородок, и она отвернулась к стене.

В эту минуту в палату вошел Геннадий Борисович Рожкин. Как всегда насупленный, с обличающим несовершенство мира взглядом. Брякнув связку бананов на тумбочку и приветственно дернув Быстрова за руку, он уставился на вздрагивающие плечи Шатовой.

– Тут уж волков бояться – в лес не ходить. Что уж!

Покрутив головой и потоптавшись в смущении, он сел на придвинутый Сергеем стул и старательно откашлялся.

– Я, собственно, с отчетом. Если, конечно, это кому-нибудь тут интересно.

Люша тут же развернулась и, утерев углом пододеяльника слезы, обратила к следователю горящий взор.

– Раскололся упырь?! – просипела она.

– Как есть! Как надо – выражаясь словами этой ужасной Столбовой. С подругами, кстати, полный порядок. Уехали, очень довольные пикантным приключением. Да, собственно, все разъехались-разлетелись. Включая вашу протеже Абашеву. Итак! – Рожкин потер свою гуттаперчевую шею. – Наш убийца давил на несознанку и кивал на соучастника Гулькина недолго. До тех пор, пока Саня-опер не брякнул, что водолазы нашли главное орудие убийства – топор в реке. Тут Самохин и размяк. И Гулькина поминать перестал.

– Вот это чудеса с топором! – разинул рот Быстров.

– Ну, пока не нашли. Каюсь! – развел руками следователь и задвигал плечами. – Просто Саня ткнул пальцем в небо удачно.

– А Лева? Что, задержан? – у Шатовой прорезался квохчущий голосок.

– Это загадка так загадка! Даже московские в обалдении. Деревенский мастер ушел похлеще резидента американской разведки. Ни одной зацепки, – развел руками Геннадий Борисович.

– Отсиживается у кого-то. И потому – либо рано или поздно засветится, либо драгоценности всплывать начнут, – предположил Сергей.

– А вот с этим незадача. В книжечках-то заныкал подследственный чиновник доллары. Да-с… И на них господин Гулькин может жить-поживать не один годок.

– Значит, ограбление и убийство Пролетарской все же иная история и Самохин к ней вовсе не причастен? – Люша села на кровати с деловитой озабоченностью, из чего Сергей сделал обнадеживающий вывод, что пострадавшая идет на поправку значительно быстрее, чем предполагалось.

Длинная череда вопросов, ответов, уточнений и восклицаний позволила Юлии наконец ясно и подробно представить картину одного умышленного убийства, превращенного чередой роковых совпадений в адскую цепь преступлений.

Впрочем, Рожкин закончил свое повествование на оптимистичной ноте:

– Кстати, мы связались с отцом Щипковой – этим бессовестным делягой Резуном, по словам повара. Он, оказывается, несколько лет выплачивал Самохину для своей дочурки крупные суммы денег. Денежки племянницы он, ясное дело, прикарманивал.

– Гнида, – процедила Люша.

– Зато теперь у Иды и стол, и дом. И родитель ласковый. Хоть у кого-то хеппи-энд, черт его дери. Да уж!

И Рожкин впервые за все время расследования широко улыбнулся. Лицо у него при этом комично сморщилось, и Люше вспомнился мультик про Антошку, который не хотел копать картошку, но всем нравился в силу природного обаяния и естественности.

Когда все волнения остались позади и сыщица окунулась в родную стихию дачных хлопот, ей пришло на ум написать отчет о проделанной работе. Так в толстой тетради в клетку с огненным «Бугатти» на обложке появилась первая запись.

3 августа 2012 г. Дело № 3. «Ива»

Фиксацию предыдущих двух дел Люша решила отложить на потом из-за отсутствия времени и вдохновения. Не ставя литературной задачи, сыщица ограничилась сутью и принципиальными для нее, как для набирающего опыт детектива, деталями.

Дело интересно обилием версий и тремя линиями, по которым велось расследование.

Линия экономической конкуренции за отель оказалась ложной. Драматические события с Василием Ивановичем Говоруном (1984 года рождения) и его супругой Дарьей Орлик (1986 года рождения) не имели связи с убийствами.

Линия грабежа раритетов постоялицы развивалась параллельно и также напрямую не была связана с убийствами.

Подлинной версией убийств оказалась личная месть.

Феликс Николаевич Самохин, 1950 года рождения, шеф-повар, москвич. Скрывал от супруги, дочери, родственников и знакомых наличие сына, Дениса Феликсовича Ломукова, 1983 года рождения. Матерью ребенка была официантка московского ресторана «Куркума и роза» Ломукова Надежда Ивановна, хроническая алкоголичка, умершая в 2000 году от цирроза печени, осложненного пневмонией. Не признавая сына официально, Самохин помогал ему материально. Когда юноша окончил школу и поступил в Театральный институт им. N, проявив незаурядные актерские способности, отец стал часто видеться с ним.