– Да он не знал! – всплеснула руками Щипкова, и Юлия ни на секунду не усомнилась в ее искренности. – Он вообще ничего, кроме зелья и водяры, не знал и не видел. Это уже когда ВРАЧ в «Под ивой» приехал, тогда и узнал!

И в эту минуту из дома показался Рожкин. Узрев Люшу, он расцвел в улыбке, потрясая допотопным мобильным телефоном.

– Под подушечкой самоубийцы обнаружили. Не знакомо имечко абонента, Юлия Гавриловна?

На экранчике аппарата высветились три слова: врач Степ. Ник.

– Это номер Бултыхова, как вы, наверное, догадались. Он по первому образованию – токсиколог, дабы вам было известно. Да уж! «Укурок», Бултыхов, Гулькин, который, зараза, сквозь землю провалился. И еще ваш загулявший Говорун, э-эх!

Следователь медленно повращал головой.

– Единственное, чем могу утешить, – Абашеву мы, так и быть, отпустим. Поворкуете с ней о женском, чего уж, – и следователь, очень довольный произведенным эффектом, обратил свой взор на Иду.

Люша же, глядя на телефон как на привидение, хлопнула себя по лбу:

– Ну конечно! Должен был быть телефон! И его-то…

Она вдруг, развернувшись, помчалась к отелю.

Роман Романович фурией ворвался в офис компании «Стропилон», сверкающий наборным паркетом и эксклюзивными зеркалами. Секретарша, знавшая Костянского как респектабельного гостя, пикнуть не успела под уничтожающим взглядом адвоката, и тот беспрепятственно проник в исполинский кабинет Татьяны Алексеевны Рукавниной.

Хозяйка сидела за столом для совещаний со своим замом, кругленьким лысым юнцом, Мишенькой Меняйловым. Его улыбчивое лицо в невинной гримаске обратилось к посетителю, а госпожа Рукавнина, женщина внушительных размеров, голоса и силы духа, фыркнула из-под вытравленных усов:

– Нежданный гость – хуже татарина, как известно.

– Да к вам скоро иные незваные гости заявятся, Татьяна Алексеевна! И тогда уже поздно будет губки поджимать.

Костянский шваркнул портфель в кресло и уселся напротив предпринимательницы.

– А что за паника, Роман Романович? Упрямый профан почти согласился с вескими доводами. Я вообще считаю, женщины лучше умеют убеждать. Вон Маргарет Тэтчер как правительство гнула!

«Ах ты лярва комсомольская, все тебе “железные” лавры покоя не дают!» – с ненавистью подумал Костянский, глядя на самодовольную бабищу.

– Где Говорун?!

– У меня в гостях, отдыхает, – хмыкнула Рукавнина, переглянувшись с нежным Мишенькой.

– С ним все в порядке? Он жив, здоров?!

– Да успокойтесь вы, сердечный мой. Подпишет бумаги и домой покатит. В столичную хрущобу. Всяк сверчок знай свой шесток. Как гово…

– Да заткнитесь! – вскочил Костянский. – Как вы могли вытворить такое, зная жуткую ситуацию в отеле? Уму непостижимо! Впрочем, об уме – разговор особый. Задницу спасать пора. Короче, немедленно отпустите мальчишку! Мне из полиции звонили и угрожали!

– Так это ж замечательно, – развела руками Татьяна Алексеевна. – Значит, и с ними ситуацию можно обсудить.

– Угроза – первый шаг к диалогу! – пискнул Меняйлов и залился колокольчатым смехом. Рукавнина с нежностью посмотрела на заместителя.

Адвокат в бешенстве ударил ладонью о стол и чуть не взвыл от боли, но сумел сдержаться:

– Везите меня к Говоруну, быстро!

– Пешком дойдем.

Рукавнина будто сбросила маску: лицо ее потемнело, ноздри раздулись, а глаза сузились, и Костянского обдало таким холодом и презрением, что он отступил и ссутулился.

Татьяна Алексеевна встала из-за стола, одернула пиджак за две тысячи евро, который сидел на ней, как зипун на кадушке, и пошла к дверям. Мужчины посеменили за ней.

Спустившись в подвал, где шел ремонт по оборудованию спортзала, сауны и бассейна, троица проследовала в дальнюю от лестницы подсобку.

Увидев Василия, Костянский затрясся от ярости: тот полулежал на ворохе смятых картонных коробок, примотанный толстой веревкой к несгораемому шкафу.

– Он без сознания? Что вы с ним сделали?!! – Роман Романович чуть не схватил Рукавнину за жирную шею, но, отдернув от ее горла кулаки, бросился на Мишаню.

– Немного алкоголя еще никому не вредило. – Приторный зам с силой оттолкнул адвоката, и на его лице появилось хищное выражение.

«Перекормленный лисенок», – подумал Костянский и кинулся к Говоруну.

Вася открыл глаза и, разлепив пересохшие губы, прохрипел:

– Идите к черту. Я не буду подписывать.

– Павка Корчагин! Вылитый! – Рукавнина склонилась к пленнику: – Осознай, дитя: я плачу за избенку Бабы-яги как за дворец в Абу-Даби! Включи ты мозги, желторотик предприимчивый.

– Хватит! Оставьте нас вдвоем! – рявкнул адвокат.

– Правильно, берите переговорный процесс в профессиональные руки, – удовлетворенно сказала Рукавнина и, подмигнув Мишане, удалилась вместе с ним.

Освободив Василия от пут, Костянский запричитал:

– Я просто в ужасе! Мне страшно жаль, я в кошмарном сне не мог предвидеть такое.

– Мерзавец! – отшатнулся от него Вася.

– Да сядьте удобнее. Вот так. Я принесу воды, и мы сейчас же уедем.

– К черту воду! Я ничего не подпишу!

Говорун от бессилия повалился ничком на коробки.

– И погибнете?! Или пойдете по миру? Вы не знаете, с кем имеете дело! Вы вообще живете в ином измерении, и мне трудно объяснить вам за минуту те правила, по которым здесь можно существовать.

– Вы же освоили эти правила, чем я хуже?

– Да вы лучше!! Потому оставьте это все! Вы – гордый, трепетный, искренний, жену вон цените. А здесь нужно быть «пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят» или «жидовскою мордою без страха и упрека», понимаете? Вы что так странно смотрите? Веничку Ерофеева не читали? Напрасно. Акулы бизнеса симпатичны и честны лишь в бульварных романах расплодившихся сегодня писучек, но дело даже не в этом. Это особое дьявольское дарование – делать деньги! Засунув честь, здоровье и сантименты в задницу! Но и это не главное!

Костянский попытался сесть на корточки, но беспомощно бухнулся на колени, тряся перед ним сведенными в судороге руками.

– Стать человеком системы невозможно, придя с улицы. Во власть ведь с улицы не попасть, а тут та же история, единый корень. Рука руку моет и прочие мерзости. Это не про вас, поверьте. Лишь поначалу хочется обнимать весь мир и спасать детей с лимфомой. А потом все чаще захочется крикнуть: «У вас нет миллиарда? Идите в жопу!» Или того хуже: придется лить патриотические слезы и одновременно скупать виноградники в Италии. Ей-богу, уж лучше с Апельсиновым в автозаке после митинга. Господи, о чем я?

Костянский сдернул галстук и сел рядом с Говоруном на коробки. По лицу его текли струйки пота, которые он утер вынутым из кармана шелковым платком с монограммой. Встряхнув им жестом фокусника и определив белоснежный лоскут на место, Роман Романович неуклюже, опираясь на руки и отклячив зад, поднялся. Он зло стряхнул пыль с колен, подумав, что новенький летний костюм, пошитый на Сэвил Роу (улица в Лондоне, где шьют дорогие английские костюмы), можно выбросить ко всем чертям.