Осенью 1937-го Ридсдейлы вместе с невесткой Дэвида Хелен (ее дочь Климентина в ту пору стала приверженкой Гитлера) присутствовали на ежегодном партийном съезде. Они снова побывают на съезде в 1938-м. «Лорд и леди Ридсдейл вернулись в Лондон из Нюрнберга», — тактично сообщала светская хроника «Таймс». Но прежде, в марте, Дэвид произнес еще одну сногсшибательную речь в палате пэров. Он выступил с многословной защитой аншлюса, аннексии Гитлером Австрии. Наивно думать, заявил он, что исступленный энтузиазм по этому поводу был фальшивым. Он, Ридсдейл, «твердо уверен, что произошедшая перемена соответствовала подлинным желаниям большей части австрийского народа», и выразил надежду, что Англия перейдет к дружеским переговорам с правительством Германии.

Это же аргументация немецких пропагандистов, возразил ему другой член палаты. Дэвид неплохо усвоил свое задание. Неудивительно, что в июне Диана сообщала Деборе: фюрер «много говорил о Пуле и его речи» и был очень ему благодарен. Более того, он «особо» пригласил Дебору на партийный съезд в этом году! «Какой добрый и милый». Но Дебора не воспользовалась приглашением.

Взгляды, высказанные Дэвидом в палате пэров, всецело принадлежали Юнити, которая и Черчиллю писала подробное письмо о том, какая славная вещь — аншлюс. Черчилль ответил со всей любезностью: «честный плебисцит» показал бы, что большинство австрийцев против нацистского правления. Но Юнити воочию наблюдала в Вене такие сцены, которые верующей нацистке казались подтверждением любви к Гитлеру, и словно одержимая писала Диане: австрийцы чуть ли не набожно просили у нее разрешения поцеловать руку, которой касался фюрер. Порой — неизбежно — Юнити вступала в соперничество с красавицей сестрой за близость к Гитлеру и старалась доказать свою избранность. «Подумать только, ты снова в Берлине, — без особой приветливости писала она в 1937-м. — А Гитлер, наверное, тоже там?» — словно речь шла о ненадежном возлюбленном. Диана, в свою очередь, тоже порой дразнила Юнити за слепую страсть. В том же 1937-м она подробно описывает вечер у Магды Геббельс: они играли в аналогии и решили, что, будь фюрер цветком, он был бы белой лилией. Заодно она описала фотографию Гитлера на съезде 1929 года: «Я готова плакать от злости, как подумаю, что мы жили в ту пору — и все упустили». Неужели она действительно так думала? Что ж, может быть.

В одном мы можем быть уверены: к 1938 году Сидни подпала под обаяние Гитлера, а не абстрактного «союза» (он стал «ее любимым зятем», по отзыву Нэнси). До некоторой степени это случилось и с Дэвидом. Ему довелось общаться с Гитлером, когда Юнити слегла в августе — как ни странно, после представления «Валькирий» в Байрейте, где она была почетным гостем. Энтузиазм неофитки погнал ее на торжественный марш в Бреслау с Гитлером — «я скорее умру, чем пропущу это», — и затем она вернулась в Байрейт на отдельном самолете, а не вместе с фюрером, чтобы не заразить его гриппом. Но у нее уже развилась пневмония. Гитлер попросил Уинифред Вагнер позаботиться о ней и в три часа ночи вызвал своего личного врача. «Фюрер — самый добрый человек на свете, правда же?» — писала Диана. Так и хочется спросить, в самом ли деле она это думала? И все же подобные поступки Гитлера повлияли на Дэвида больше, чем речи в Нюрнберге. Фюрер оплатил пребывание Юнити в больнице, но Дэвид, сменивший жену у постели больной дочери, настоял на том, чтобы вернуть эти деньги. При этом он несколько раз встречался с Гитлером лицом к лицу и счел, что к нему вполне можно отнестись с приязнью.

Под конец Нюрнбергского съезда в 1938-м Гитлер дал немцам, жившим в Судетах, обещания, равнявшиеся провокации и угрожавшие разрывом Версальского договора 1919 года. Судетские немцы мечтают присоединиться к фатерланду — кто смеет отказать им в этом праве? Три дня спустя премьер-министр Невилл Чемберлен вылетел в Мюнхен, спеша предотвратить войну, — тогда этого желало гораздо больше людей, чем впоследствии готово было это признать, — и чехов заставили передать Судеты Германии. Гитлер возвращал все новые территории, кусок за куском. После переговоров Чемберлен сказал своему статс-секретарю Алеку Дуглас-Хьюму, что Гитлер — сумасшедший.

Симптомы безумия проявляла и Юнити, разве что слепой мог этого не заметить. Ранее в том же году, после того как двое судетских немцев пострадали в Чехословакии в результате кабацкой драки, «Таймс» сообщала: «Мисс Юнити Митфорд, появлявшаяся в Праге со свастикой на пальто, сегодня была задержана на пути в Карлсбад, когда въехала на автомобиле в зону особого военного регулирования. Несколько часов спустя ее отпустили». Юнити самым наглым образом выставляла напоказ нацистский значок, но это не помешало ей жаловаться на жестокое обращение со стороны ненавистных чехов, которые придрались к ее манере носить с собой фотографию Гитлера. Ее поведение, все такое же девичье-истерическое, становилось опасным: дитя-переросток играло собачий вальс в опасной близости от ядерной кнопки.

Еще в 1934-м Питер Родд написал Дэвиду, настоятельно советуя ему забрать Юнити из Мюнхена. Похоже, у этого человека мозгов было побольше, чем у многих Митфордов, но, как запомнилось Нэнси, его письмо сочли «нахальством». Прошло четыре года, и тут уже оторопь берет: как это Ридсдейлы не заставили Юнити покинуть Германию вместе с ними? Конечно, они могли думать, что Чемберлену удалось достичь соглашения, которое Гитлер будет соблюдать. Но допускать, чтобы Юнити растворялась в поклонении фюреру — это за пределами наивности. И возникает сильное ощущение, что Дэвид совсем потерялся, не зная, что и думать. Он не хотел войны — да и кто хотел? А вдруг Юнити и «этот Мосли», как он его называл, правы и Англия подружится с Германией? Сидни была категорически настроена против войны, и ее позиция не изменилась за все шесть лет, что война шла. Как и ее политизированные дочери, раз придя к какому-то мнению, Сидни уже не способна была от него отказаться. Но дело не в этом.

Желание Ридсдейлов сохранить европейский мир не означало уверенности, что это удастся. Пожалуй, тут важнее другая причина: упустив двух дочерей, эту они отчаянно старались удержать — позволяя ей все что вздумается.

В Лондоне предстояло вывести в свет последнюю из шести сестер. Сидни покупала ткани у Джона Льюиса и шляпки для Аскота у мадам Риты на Беркли-стрит — и создавала видимость, будто мир не так уж изменился. Светская хроника поддерживала эту иллюзию. Все так же добросовестно газеты отражают дебютантский сезон Деборы: первый бал в особняке на Ратленд-гейт в марте (Памела давала ужин), бал на Итон-сквер, представление ко двору в мае, и на этот раз ни одного листочка почтовой бумаги не пропало, ни одной конфеты.

Возможно, нормальность Деборы была особой формой бунта. Не лучший ли способ показать нос своей фанатичной семейке, проведя конец августа 1939-го в гостях, на скачках в Йоркшире? А может, как Фанни из «В поисках любви», она от рождения была здравой. И, как божественно прекрасная Норти в романе «Не говорите Альфреду», была создана, чтобы очаровывать, — «неистовая маленькая обаятельница», прозвала ее Нэнси. Норти — довольно точный, хотя и не без преувеличений, портрет юной Деборы. У нее яркие голубые глаза, и она слегка изгибается, словно щенок, когда увлечена беседой. Животных обожает (ее любимый барсук строит нору на заднем дворе французского посольства). Почти на любой обращенный вопрос («Это барсучий домик?») отвечает: «О, какая вы умница». И при всем блеске и треске очень сообразительна. Дебора была вынуждена проявлять осторожность: сестры бросили тень на семейное имя. Хуже того, они обратили Митфордов в карикатуру, их воспринимали как достопочтенных мисс Кардашьян в черных рубашках под красным флагом. Саму Дебору «Дейли экспресс» спутал с Джессикой и приписал ей бегство с Ромилли, а опровержение подобных ошибок мало кто замечает — в отличие от самих ошибок. В апреле 1938 года, как раз между первым балом Деборы и представлением ко двору, Юнити подверглась нападению толпы в Гайд-парке. Одна газета написала об этом под заголовком: «И снова с нами безумные, безумные Митфорды».