Однако продолжаю осматривать парад уродов. Есть странные мутации, но случаются и персонажи, странно искалеченные, будто специально деформированные. Однако ни у кого нет человеческих глаз, широких зубов, шарообразного черепа и оттопыренных ушей. Никто не напоминает Олафа Фьольсфинна, Ульрику Фрайхофф, Пьера ван Дикена или Пассионарию Калло.

Никто.

Это просто цирк уродов.

Как там говорил создатель одного такого цирка, некий Барнум? «Каждую минуту рождается лох»?

Появились обычные невольницы, только первосортные. Гибкие красавицы с разным цветом кожи, мускулистые мужчины. Я не умею читать по их глазам. Глаза белок и змей. Лишенные выражения камешки. Они в отчаянии? Равнодушны?

Это культура без технологии. С пленниками что-то нужно делать. Может, лучше приставлять их к работе, чем потрошить на ступенях пирамиды и выпускать кровь во славу Солнца и Пернатого Змея? Везде было так.

На Земле тоже.

Космическая постоянная.

Однако я чувствовал бы себя лучше, переполняй меня святое возмущение и чувство гуманистического превосходства. А я начинаю ловить себя на мысли, что меня тянет кого-нибудь купить. Например, эту стройную, как танцовщица, девушку с пурпурными волосами, клубящимися, словно облако. Она стоит, прикрывая рукой грудь, легко вздрагивая от холода или страха. С расстояния в пару метров и под солнцем она кажется красоткой. Несмотря на немного узковатый череп и слишком вытянутое лицо, как у всех здесь. У нее маленькие вытатуированные знаки на лбу и щеках, тонкие брови.

Представляю себе святое возмущение по ту сторону Вселенной.

Если ее не куплю я, купит кто-нибудь другой. Станет ее бить, морить голодом, унижать, вероятно, мучить и, может, убьет ее. Она станет вести жизнь домашнего животного. Ее станут гонять бабы, владелец или хозяйка – все. Она находится внизу иерархии, чуть выше коровы. Ее мир ограничится до одной из здешних вонючих хибар из бревен, кожухов, вшей и скользкого рыбьего жира. Она забудет, кем была. Потом состарится и перестанет быть красоткой. А значит, и дорогой.

При мне роль ее ограничится сопровождением. В постели тоже – не будем ханжами. Иногда – поможет мне. Я научу ее разным вещам, цивилизую. Это займет несколько месяцев, самое большее – год, даст бог. А потом, когда я отправлюсь домой, дам ей золота и помогу осесть. Станет большой госпожой и выстроит свою жизнь.

Когда я был ребенком, после шторма бегал по пляжу и собирал выброшенных волнами крабов. Собрал их штук сто, не меньше. Хватал и уносил в море за волны прибоя. Заняло это несколько часов, прежде чем я поднял глаза и увидел, что пляж по самый горизонт устлан умирающими крабами. Прошло столько лет, а я ничему не научился.

И вдруг я слышу, что ей – четырнадцать.

Пожалуй, я далековато от дома.

– Я ищу конкретных людей, а не похожих или вообще странных, Мальфаст Летящий Камень. Однако вы чрезвычайно мне помогли. Я не куплю ни одного из этих невольников, но дам вам еще марку серебром, если позволите мне осмотреть всех рабов, которые есть в городе у других купцов. Я не говорю о тех, кого моряки станут выставлять на площади, но об остальных.

Копченый Улле поглаживает щеку.

– Нынче невольников мало. Дурные времена, война богов. Все меньше походов отправляется по морю. Мужи сидят дома и сторожат. Но можем увидеть, что есть.

Вечером чувствую, что с меня хватит. Осмотрел еще с две сотни человек и пытался расспрашивать на шести языках тех, кто понимал, что я говорю. Никто никогда не видел моих лишенцев. Ни здесь, ни в странах, где их похитили. Молодые девицы льнули ко мне и обещали чудеса в постели, если я их куплю. Несколько более быстрых разумом рассказывали сказочки, в надежде, что это им поможет. Дети, стоящие в углу помещений, смотрели на меня перепуганными глазенками зверушек в норе. Хватали меня за руки и ноги. Девичьи руки скользили по завязкам ширинки, обвивали мою шею.

Некоторые, услыхав родной язык, впадали в истерику и выкрикивали известия, которые я должен был передать их родным. Проклинали Людей Побережья, собственных и чужих богов. Молили о помощи.

Но там не было того, кого я искал.

Паршивый день.

Я возвращаюсь на площадь. Та трещит по швам от криков, барабанов и флейт, все лавки и столы уже заняты; горят костры, на вертелах шкворчит мясо и рыбины, мутное пиво льется пенистой волной в кубки, рога, жбаны и горла.

Айтлеф и Грюнальди сидят на кусках меха у береговых скал, у них собственный костер и собственные бочонки с пивом. Кричат мне издалека.

Сидят там еще несколько похожих на них. Сдержанных и молчаливых. Но меня приветствуют с теплотой. Уже все наслышаны о черном плюще. Мы стискиваем друг другу бицепсы и загривки.

Мне подходит их компания. Вокруг – вопли, дикие танцы, какие-то чудаки догоняют хихикающих девиц, кто-то рыгает в волны. Здесь же сидит банда хмурых мужиков и смотрит в огонь. Обменивается ленивыми фразами.

Они потеряли сто тридцать человек и два корабля. Из них только пятьдесят в битвах и заморских приключениях. Остальные пропали недалеко от Побережья Парусов, на каком-то проклятом острове. Из-за некоего проклятия. Только и понятно из их разговоров, скупых и неохотных, а я не допытываюсь.

У меня есть собственные проблемы.

Куда ни гляну, вижу пляж, заваленный крабами.

Миллионами крабов.

* * *

Дурные намерения прохожего можно распознать сразу. Видно это по тому, как он идет в твою сторону, как смотрит, как держит руки. Миллионы знаков.

Мне вбивали это в голову.

И несмотря на это, по дороге к дому Лунфа Горячего Камня я позволил себе миновать одного сидевшего под стеною человека и напороться на двоих других, хотя фигуры их аж лучились от избытка адреналина и жажды убийства.

Даже трудно было назвать это улицей. Просто узкий проход между двумя частоколами. Под ногами – грязь, лужи, в конце улочки мелькает пес, сгорбленный, словно гиена.

Они выглядят заблудившимися моряками. Идут прямо на меня, дружески сплетясь руками. Тот, что слева, держит в ладонях узкий глиняный кувшин. Расцепляют руки, чтобы пропустить меня посредине. Так себе, двое покачивающихся пьяниц.

Меня ничто не оправдывает. Ни усталость, ни задумчивость, ни легко шумящее в голове пиво. Меня обучали именно для таких обстоятельств. Левиссон меня убил бы, увидь подобное. Никогда нельзя проходить между двумя людьми. Нельзя смотреть под ноги и раздумывать.

Не на темной улочке.

Тот, что справа, хватает меня за руку повыше локтя, а тот, что слева, выстреливает коварным низким ударом прямо в корпус. Удар идет крюком, не между ребер, но под лопатку. Тревожному режиму нужно две десятые секунды для активации.

* * *

А потом я стою на темной улочке среди смоляных теней и серебристого света одной из лун. В ладони моей лежит тяжелый серповидно изогнутый кинжал, который принадлежит не мне. Боль стекает от разреза в трапециевидной мышце – медленно и словно неуверенно. Двое лежат передо мной: один упирается в стену странно искривленной головой и невозможно изогнутой ногой – как тряпичный паяц. За мной третий стоит на карачках в грязи, словно бьет поклоны.