За впутавшиеся в ветки натянутые цепи цеплялись уже все стебли.

Одна из цепей внезапно издала тонкий звук.

– Все внутрь! – заорал Атлейф.

Они припустили галопом, доставая ножи, и только Грюнальди одним незаметным движением выдернул из рук местного зеваки копье.

Драккайнен бежал вместе с остальными, но пожалел об этом уже через миг. Это была глупая идея.

Сарай горел с ревом, столп темного дыма валил в небеса.

Отростки черного плюща стегали вокруг, но вели себя слегка дезориентированно. Молотили горящий дом, секли клубы дыма и скачущее по крыше пламя, резали падающие вокруг горящие балки. Внутри их росло намного меньше, чем вокруг двора.

Драккайнен, ругая на трех языках собственную глупость, проскочил над вьющейся по земле веткой, Грюнальди ткнул в клубок лиан копьем, и отростки моментально оплели древко.

Моряк дернул, и ему удалось освободить оружие, хотя теперь все оно было в насечках и с гнутым острием.

При виде женщины все на миг замерли.

Она лежала на крыльце, оплетенная черным плющом. Листья, словно вырезанные из прокоптившейся жести, покрывали ее голову как парик, тонкие отростки втыкались в сморщенную восковую кожу. Было видно лишь половину лица и один страшный вытаращенный глаз, из которого тек ручеек слез. Из открытого рта несся непрерывный горловой крик, слышный даже сквозь гул пламени.

– Хродин! – крикнул Атлейф.

– Не прикасайся к ней! – рыкнул одновременно Драккайнен, хватая его за плечо.

Молодой моряк смотрел беспомощно, а его руки опустились. Женщина кричала все время, подергиваясь под вспарывающими ее кожу черными листьями.

Большой лысый моряк с татуированным черепом растолкал их и молниеносным движением воткнул клинок женщине под подбородок. Хродин дернулась, напряглась, а затем обмякла.

Нашли еще двух людей в разных местах. Один был давно мертв, не осталось и следа от опутывающих его веток, от второго уцелела лишь голова, но голова эта, оплетенная ветвями и листьями, словно ужасающий плод, продолжала кричать. Атлейф без слов ткнул ее ножом за ухо, и крик через минуту стих.

Главный зал напоминал оранжерею. Лианы вились по полу и стенам, а на противоположном конце стола в большом резном кресле сидел Скифанар Деревянный Плащ. Плющ оплетал его руки, входил под сгнившую кожу, обвивал кости и двигался вокруг головы.

– Убей меня! – крикнул он поразительно ясно при их появлении. – На милость Скинги и мужество Хинда, Атлейф, сын Атли, убей меня!

– Не пройдем, – сказал Грюнальди. – Они уже нас видят.

Лианы на стенах и полу уже приподнялись, скрежеща листьями, звеневшими словно кусочки жести.

– Позади тоже худо, – проговорил он тем самым деловым тоном. – Все уже на подворье.

Драккайнен повернулся и плавным движением забрал у него копье.

А потом развернулся и взял замах.

Все длилось мгновение. Грюнальди не успел и рта раскрыть.

Странник одну секунду еще держал оружие в руках, а в следующую – оно уже вырастало изо лба Скифанара, наполовину выйдя из спинки кресла. Хозяин подворья миг-другой вздрагивал, стискивая выгнутые пальцы, потом напрягся на сиденье и обмяк.

Отростки выстрелили из стен и оплели древко, режа его на куски, но вдруг сделались недвижимы.

Раздался странный глухой звук, словно скрип гигантских железных дверей в гараже, а потом грохот, словно в бочку просыпались гвозди.

Установилась тишина. Слышен был лишь рев пламени.

Плющ обвис и перестал двигаться.

Драккайнен молчал, глядя на неподвижное тело, оплетенное черным плющом. Молчал – только желваки ходили.

– Принцесса заснула, – процедил. – Убираемся отсюда.

Огонь уже достиг крыши, и всюду длинными тонкими лентами тянулся дым.

Стебли лежали на земле или оплетали стены, но в них было не больше жизни, чем в обычных растениях.

Странник пнул лежащую поперек дороги ветвь, взбивая облако рыжей пыли.

– Уже ржавеет, – сказал.

Они вышли из ворот совершенно спокойно.

Зеваки радостно вопили и рассматривали огромный клубок отростков, выволоченный волами.

Атлейф оглянулся и в молчании смотрел на горящий двор. По щекам его текли слезы.

* * *

Молодой плачет. Ничего странного, ему ведь лет двадцать, а то и меньше. А один из его людей убил женщину, которую он любил. По его просьбе. Кем она была для него? Любовницей? Опекуншей? Не понять было, сколько ей лет.

Не могу отогнать картинку копья, плывущего в воздухе и с отвратительным звуком пробивающего череп старика. По сути, тот уже был мертв и не было времени на что-то еще. Но это ничего не меняет.

Это уже второй.

Тот был деревом, этот – живым трупом, вросшим в железный плющ.

Не знаю, что я вижу.

Не понимаю, что я вижу.

Но я знаю, что убил уже двух человек, поскольку иначе не мог им помочь. Если бы не цифрал, пришлось бы совсем худо.

Я сажусь на земле и дрожащими руками вынимаю трубку. От усталости мне плохо.

Изнутри горящего двора выходят еще двое. У них серые окаменевшие лица.

Грюнальди вытирает нож о траву и медленно поднимается.

– Это все, – говорит коротко.

– А… дети?

– Все.

Двор горит.

Криков уже не слышно.

– И часто такое у вас бывает? – спрашиваю я, ставя на стол жбан пива.

– Чем к дому ближе, тем рассудительнее доблестный муж серебро достает, – отвечает Грюнальди Последнее Слово. – Но и у нас случается, что один другому покупает пиво.

– Спрашиваю о движущихся терниях из железа. О призраках в холодном тумане, которые могут убить. О странниках, что могут запереть двор живыми оковами. Единственным словом, как я слышал. О людях, которые тонут в сухой земле, остаются превращенными в камень или врастают в дерево. О коне, что появляется в грохоте среди пустоши. О говорящих воронах.

Он наливает себе до краев и пьет без слов, а потом вставляет рог в округлое отверстие в столешнице.

– Когда я был моложе, говорил, что все это сказочки. Байки, которые рассказывают от скуки среди зимы. Но теперь я – муж в расцвете сил и много повидал. Не знаю, что из этого было правдой, но даже если лишь половина, значит, то, что болтают о войне богов, – истинно. Откуда ты прибыл, что спрашиваешь о таком?

– Издалека. Из такого далёка, что у нас такое – лишь сказки.

Он пожимает плечами.

– Чем дальше ты от дома, тем дольше его не видишь. Откуда ты знаешь, что там теперь происходит?