– Благодарю, Горячий Камень. Я оставлю меч. Скажешь, что еще нельзя делать?

Он пожимает плечами:

– Можно все, что рассудительно. Не обижай мужей, женщин и богов.

Я даже рад. Меч тяжелый, путается у меня в ногах, цепляется за плащ и обращает на себя внимание. А потом я выхожу за ворота. Ныряю в толпу и не намереваюсь обижать мужей, жен и богов.

Нужно идти туда, где людей больше всего. На набережную. Это широкий деревянный помост, что тянется вдоль фьорда. Лодки причаливают к кнехтам, грубо украшенным узорами, похоже означающими постоянные родовые места. На деревянных балках, с ногами над водой, сидят люди, пьют из рогов, играют в «короля» и какую-то другую игру, что состоит в метании горсти резных кубиков.

Это странно, но они уже не кажутся мне слишком экзотическими. Все такое обыкновенное. Носят штаны, шнурованные свободные рубахи, обшитые бахромой и затянутые тяжелыми поясами, а еще кафтаны из толстого сукна. Порой – застегиваемые серебряными шпильками короткие плащи. Если бы не эти пряжки, застежки и красочная тканевая бахрома, выглядели бы совсем привычно. Эдакие мужики в штанах и полотняных блузах. Слегка грубоватых, может, но и только. Даже на Земле не вызвали бы ажиотажа. Женщины носят широкие, затянутые в поясе платья, похожие на греческий пеплум, но из толстого полотна. Порой те, кто побогаче, носят на головах свободно наброшенные платки и ключи у пояса. Все: и женщины, и мужчины, и дети – не расстаются с ножами.

Я машинально оглядываюсь. Не уверен, узнал бы я своих так уж легко. Одетых как местные и в других нарядах. Узнаю ли я, скажем, побритого Фьольсфинна с бакенбардами? Бородатого ван Дикена со стрижеными волосами? Длинноволосую Фрайхофф?

Мне нужна какая-нибудь ярмарка или корчма. Место, где вдоволь людей, лучше бы – местных. И мне надо купить здешний кафтан, а может, и такую вот кожаную ермолку. А еще я бы охотно что-нибудь съел.

Наконец я нахожу площадку между дворами, заставленную деревянными прилавками. Здесь есть и ряд столов на козлах, и человек, продающий пиво прямо из бочек, поставленных на повозке. Однако нужен собственный кубок.

Под ногами трава утоптана до болотистого мочала, вокруг крутятся худые псы. Есть костер, подле которого какой-то добрый человек продает печенные на железной, подвешенной на цепях сетке куски нанизанного на палочки мяса и квадратных рыбин, похожих на камбалу. Все выглядит как праздник. Космическая постоянная.

Я покупаю себе окованный рог для питья, снабженный внизу драконьими ножками, и сажусь за стол – там, где еще есть немного места. Скромно и с краю.

Жую кусок мяса, запиваю сладковатым мутным пивом и смотрю. Такая работа.

Местные отличаются от моряков. Они не столь крикливо одеты, кажутся более спокойными, держатся на обочине, сидят за собственными столами. Молчаливы и расчетливы в движениях. Моряки выглядят и ведут себя вызывающе. У них коротко обрезанные волосы и стриженые бороды, на щеках и плечах вьются сложные татуировки. Часто одеты только в штаны, иногда в кожаную жилетку на голое тело. Их поведение и внешний вид что-то мне напоминают. Эти громкие крики лицом к лицу, когда встречается пара приятелей, удары кубками в столы, эта показная веселость… Рев – так, что багровеют лица и выступают вены на висках, жадное питье прямо из кувшина.

Я делал в своей жизни много разных вещей. Часто вращался среди специфических людей. Перегонял контрабандой машины через Сахару, ходил по морю, жил на корабле, ездил на мотоцикле. Бывали периоды, когда меня можно было повстречать там, где жизнь полна адреналина и не делают одно и то же по часам.

Они танцуют.

Только мужчины, всего несколько женщин, тоже татуированных и настолько же диких, как остальные. Это не дружеский танец. Топают по кругу, взбивая тучи пыли. Время от времени пара наскакивает на пару, они сшибаются в воздухе торсами, порой лупят друг друга предплечьями в предплечья. И все – под дикий ритм барабанов и какой-то флейты. Крики. Даже не понять – это еще пение или уже только энтузиазм.

Я начинаю чувствовать себя как дома.

Достаточно припарковать рядом несколько мотоциклов или переодеть здешних в мундиры Иностранного легиона.

Они выжили.

И радуются этому.

Совсем недавно их тошнило желчью на колышущихся палубах «волчьих кораблей», они сикали в штаны от страха, прячась под щитами, секомые дождем стрел на каком-нибудь пляже, – или бежали горящими, чужими городами, с руками, дымящимися от свежей крови и человеческого жира. Нажрались этого под завязку. По горло. Оплакали многих товарищей и десятки раз – самих себя. Но выжили и вернулись домой. И теперь они бессмертны.

У них есть добытая где-то горсть золота, они все еще видят небо над головой и чувствуют вкус пива. Теперь весь адреналин, который они жрали, которым дышали и которым их тошнило все месяцы экспедиций, горит у них в венах и парит со лбов.

Я бы тоже орал.

Но от них я ничего не узнаю.

Мой сосед наваливается на меня теплой тяжестью. Я придерживаю его за кафтан на спине и осторожно укладываю лицом на стол между рыбьих костей. Я не ищу ссоры.

Я совсем не хочу, чтобы меня утопили с огненными угрями.

Расспрашивать нужно местных. Они сидят за отдельными столами, с мечами на поясах, молчаливые и какие-то мрачные. Поглядывают на орущих моряков исподлобья. Но не с неприязнью, а испытующе. Не хотят стать очередным разоренным городом, потому не пускают чужаков с оружием, а сами постоянно держат под рукой мечи и топоры.

Я прислушиваюсь.

Это непросто при том шуме, который здесь царит. Нужно отфильтровать писклявую музыку, несколько сотен случайных разговоров, которыми кипит площадь. Я умею вылавливать из гама одиночные фразы, почти как направленный микрофон. Концентрируюсь на словах-ключах: «чужеземцы», «чужаки», «Акен», но и «война богов», «слепые», «рыбьи глаза», «Делатель», «песни богов», «два года назад».

Слушаю.

«Не знаю, к чему возвращаюсь. Отец был уже стар, может и умер, но тогда брат примет все наследство, а мне ничего не оставит. Может оказаться так, что придется идти на свое, только не знаю, куда…»

Нет.

«Я уже больше не поплыву. Делается все горячее. Приходится плыть все дальше, а времена все хуже. Некогда, при сыновьях Кричащего Топора, раз поплыл на дело – и мог поставить двор. А теперь… За горсть серебра рисковать шеей…»

Нет.

«Первый и последний раз плыву с Черным Лисом. Худшая штука – такой стирсмен, у которого нет счастья. Говорю, он оскорбил богов, плывя с женщинами. Деющих возил… Из этого лишь ссоры на корабле, как не жалятся, так бьются, к чему бы такой поход…»

Нет.

«Три вола пятнистых, восемь шеклей серебра, а к тому же двенадцать фунтов воска, по две и восьмушку дубовый бочонок, таких четвертьквартовых, где-то две повозки и…»

Нет.