— Вдруг она опоздала на поезд? — то и дело спрашивал он. — Что, если она неожиданно заболела? Вдруг мы разминемся с ней в этой толпе? — Он пришел с букетом роз и уже помял его, постоянно прижимая к груди. — А вдруг…

— Ничего этого не случится, — заверила Купер, уверенно подталкивая его в направлении нужной платформы. — Тиан! Смотри, куда идешь! — Его чуть не задавил носильщик с тележкой, на которой горой выше человеческого роста лежали чемоданы.

Поезд опаздывал. Они ждали в толпе таких же взволнованных встречающих, которые осаждали группу представителей Красного Креста, и тем приходилось каждую минуту подтверждать: да, поезд точно прибудет, да, сейчас опоздания поездов — обычное дело, и нет, никого из пассажиров не забыли. Время от времени кто-нибудь бросался к самому краю платформы, пытаясь разглядеть из-за спин и голов прибывающий состав, но пожилой дежурный окриком возвращал его обратно.

После долгого ожидания, где-то к середине утра, гудение стальных рельсов в конце концов возвестило о прибытии поезда. Толпа радостно зашумела. Поезд мучительно медленно вползал на вокзал, казалось, дорога настолько его утомила, что он еле крутил колеса. Наконец он остановился. Облака пара, выпущенные из бойлера локомотива, оседали конденсатом на всем вокруг. Диор вцепился в руку Купер, когда с лязгом начали открываться двери вагонов и первые неясные фигуры показались сквозь клочья пара.

Представители Красного Креста установили барьер, чтобы отделить от пассажиров толпу встречающих. Это вызвало общий гнев. Люди выкрикивали имена родных и тянули руки к тем, кого смогли узнать. Чиновники были неумолимы. Беженцев выпускали к семьям по одному, отмечая галочкой их имена в списке.

— Я ее не вижу, — с несчастным видом твердил Диор, пытаясь хоть что-то разглядеть в тумане. — Ее здесь нет! — В волнении он все же окончательно смял розы.

— Должна быть, — увещевала Купер, сжимая его руку.

Она взяла с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть этот исторический момент, и сейчас проверяла его, чтобы убедиться, что пленка перемотана и затвор стоит в правильном положении.

Спустя мучительный час первую партию прибывших оформили и начали выпускать к родственникам на платформу. Толпа, до этого шумная и воинственно настроенная, внезапно затихла, будто увидела привидения. Кто были эти призраки? Одежда на несколько размеров больше необходимого болталась на них, как на огородных пугалах. Они смотрели перед собой невидящими глазами в темных провалах глазниц. По большей части они молчали, а если говорили, то голосами хриплыми, как скрип ножа по ржавому листу железа. Какой-то мужчина вскрикнул от жалости и отвращения, рядом громко зарыдала женщина.

Потом наступившую на платформе тишину прерывали лишь шипение пара и лязг остывающего металла, да еще голоса сотрудников Красного Креста, по очереди выкрикивающие имена.

— Диор! Мадемуазель Катрин Диор!

— Здесь! Я ее брат! — Диор рванулся вперед.

Но фигура, ожидающая его между двумя помощниками, едва ли походила на женщину: обтянутый кожей безволосый череп; тело тонкое и ломкое, как зимнее дерево. В одной руке она держала маленький чемодан, другую протянула к брату, растягивая губы в жуткой, словно на карикатуре, улыбке.

— Кристиан!

Диор беспомощно разрыдался. Он выронил розы, и их тут же затоптали, но никто этого даже не заметил. Купер забыла о своем фотоаппарате — тот бесполезно болтался у нее на шее, пока они забирали Катрин. Купер взяла у нее чемоданчик.

— О, спасибо! Но я намного сильнее, чем выгляжу. — Квадратик бумаги с именем был приколот к пальто Катрин. На фотографиях, которые Купер видела, перед ней представала молодая, хорошенькая женщина со свежим цветом лица и шапкой кудрявых волос. Сейчас от ее миловидности не осталось и следа, и только похожий на клюв фамильный диоровский нос подтверждал, что имя на бумажке соответствует действительности.

— Не переживай обо мне, Тиан! Прости, что я такая уродина. Волосы скоро снова отрастут.

— Ты красавица, — сквозь рыдания говорил Диор.

— Знаешь, я им ничего не сказала, — сообщила Катрин, пока они пробирались сквозь толпу таращившихся на них во все глаза людей. Как и другие выжившие, она передвигалась медленной шаркающей походкой, ноги ее едва держали. Ей было двадцать восемь лет, но она казалась старухой. — Они пытали меня, но я им ничего не сказала. Расскажи об этом всем. Даже если никто не спросит. Скажи, что я молчала. Я никого не предала.

— Об этом теперь не волнуйся, — ответил Диор. — Никто не посмеет ни в чем тебя обвинить.

Чемодан Катрин, который несла Купер, совсем ничего не весил. Наверняка в нем было немного вещей.

— У вас есть какая-то одежда? — спросила Купер.

— Только та, что дали в Красном Кресте. Она вся не по размеру, но я хотя бы не мерзла. Когда меня арестовали, велели взять с собой белье и теплые вещи в Равенсбрюк, но как только нас туда привезли, всю одежду сразу забрали. А русские сожгли тюремную одежду подчистую, потому что она кишела вшами. Хотя мне хотелось бы ее оставить. Я к ней привыкла.

Почему ни одному из них не пришло в голову, что Катрин будет нечего надеть?

— Я принесу вам что-нибудь из своих вещей, — пообещала Купер. — Мы почти одного роста. — Заострять внимание на том, что Катрин худее нее на несколько размеров, она не стала.

— Что ж, — сказала Катрин, словно угадав мысли Купер, — такое бывает, когда годик погостишь у немцев. Не плачь, Тиан. Я правда сильнее, чем выгляжу, клянусь тебе.

Она повторяла эту фразу всю поездку до улицы Рояль. Диор, сидевший с сестрой на заднем сиденье и наконец совладавший с собой, теперь беспрерывно целовал ее руку. Она же неотрывно смотрела в окно.

— Господи… Как чудесно снова увидеть Париж. Словно прекрасный сон. — Она робко засмеялась. — Я ведь не сплю, нет?

— Нет, cherie, это не сон.

Катрин увидела киоск:

— Ой, а можно купить газету? Мы месяцами ничего не слышали о ходе войны, только слухи и перешептывания.

Они остановились купить Катрин выпуск «Ле Монд». Она даже не стала читать, а просто прижала газету к лицу, с наслаждением вдыхая запах свежей типографской краски.

— Именно так и пахнет свобода.

Диор продолжал говорить без умолку, но Купер уже успела его изучить, поэтому от нее не укрылось, насколько он испуган внешним видом сестры. Дело было не только в истощении. Во всем ее облике появилась какая-то надломленность. Она притворялась веселой, но под поверхностным весельем глубоко затаились мука и отчаяние. Она изо всех сил пыталась держаться и словно боялась расслабиться, чтобы тут же не развалиться на части. Казалось, она забыла, что значит быть собой.

Купер поспешила домой и отобрала для Катрин часть своего