– Его я не знаю.

Гэри молчит, разглядывая ее, и думает о своем. Пайпер чувствует, что пьянеет, но не до конца понимает, от чего – от текилы или от его присутствия.

Каждый раз, когда ей кажется, что проще и ближе он стать уже не сможет, Гэри делает что-то такое. Делится жареной курицей. Забирает из бара. Спорит о «Докторе Кто».

– Можем, кстати, посмотреть, – неожиданно для себя предлагает она, – по одной серии. Одну мою любимую серию и одну твою.

– Хорошая идея, – тут же соглашается он. – У тебя «Бритбокс» есть?

– Пожалуйста, только не из старого «Доктора».

– Не старого, а классического, – поправляет Гэри, – но ладно, у меня и в новом есть любимая серия.

Он тянется за бутылкой и начинает разливать остатки текилы. Когда Пайпер поднимается за пультом, ее качает – да уж, в алкоголе ей за ним не угнаться. Гэри даже не выглядит пьяным: текила падает в него, как в сухую землю.

– Тебе хватит, – подытоживает он, внимательно наблюдая за ней, и опрокидывает в себя по очереди оба шота. – Чай есть?

– Был где-то, – пытается вспомнить Пайпер.

Она оглядывается на кухню, но Гэри быстро поднимается и аккуратно усаживает ее обратно на диван.

– Я сам найду, – говорит он, оказываясь на корточках напротив нее. – Посмотри на меня. Ого… Тебе давно пора было остановиться. В общем, ты ищи свою любимую серию, а я пока заварю чай.

Он редко говорит так много, и Пайпер не может не улыбнуться, слыша заботливые нотки в его голосе. Такая он наседка сейчас.

– Но учти, – Гэри поднимается и отправляется на кухню, – если в твоей любимой серии есть Плачущие ангелы, я выйду и больше никогда сюда не вернусь.

– Ты тоже их боишься?

– До смерти.

– Да, – кивает она, – страшнее них нет никого.

Пока он грохочет дверцами в поисках чая, Пайпер безошибочно находит четвертый сезон и открывает последнюю серию. Гэри слишком уютно выглядит у нее на кухне, и не фантазировать о том, какими будут эти выходные, не получается. Он греет воду, бурчит на отсутствие молока и возвращается с двумя дымящимися кружками чая.

– О нет, – стонет он, едва бросив взгляд на телевизор, – нет, ты не можешь.

– Падай, Зверюга, – кровожадно улыбается Пайпер. – Пришло время снова разбить себе сердце.

Он впихивает кружку ей в руки и усаживается рядом с таким недовольным лицом, что она не удерживается и пробегается пальцами по его плечу.

– Ты в порядке? – спрашивает она.

– Нет, – качает он головой. – Включай.

Из телевизора звучит знакомая им обоим мелодия. Приходит время прощаться с Донной.

Глава 26

Цветочек

В этом доме больше невозможно ходить, дышать и существовать. Гэри уезжает, и каждый угол тут же становится пустым и чужим. Флоренс пытается начать собирать вещи, но быстро понимает, что это бесполезно. Она не может. Просто не может.

Она достает вещи из гардероба, но получается только свалить их в огромную кучу на кровати. Среди своих блузок она замечает рубашку Гэри, и это становится последней каплей. Флоренс падает на колени – ноги больше не держат, – вдыхает его запах и позволяет себе расплакаться.

К такому невозможно подготовиться, но она все равно пыталась. Все закончилось, когда он ушел спать в гостевую спальню. Гэри никогда так не делал, ни разу за три года: сколько бы они ни ссорились, ложились все равно в одну кровать. В ту, на которой сейчас никто не смог бы спать – она завалена одеждой.

В первые дни Флоренс порывалась собраться и уехать. Но это было бы нечестно и даже несправедливо. Потом начала надеяться, что они сядут, поговорят, и все снова станет нормально. Что это то самое дно их отношений, от которого нужно оттолкнуться, чтобы снова вернуться на поверхность. В то время, когда им было хорошо.

Сегодня она ждала, что он вернется, но уже знала, что это конец. Он читался в его взгляде утром. Она знала, но все равно не смогла подготовиться.

От слез болит голова. Флоренс поднимается и почти выбегает из спальни. Внутри закипает жгучая злость, острая, требующая реализации. Хорошей идеей теперь кажется разбить телевизор или порезать диван – что это в ней? Колумбийская кровь кипит, требуя разрушения и мести.

Нужно сделать что-то, чтобы перестать думать об их расставании. Хоть что-нибудь. Флоренс находит свой телефон и звонит единственной подруге, не считая сестры. Может, она свободна сегодня?

– Детка? – моментально берет трубку Бри. – Что случилось?

– Мы расстались, и мне нужна подруга.

– Ты где? Хотя нет, сначала другое, – слышится отчетливый звон бутылок, – шардоне или рислинг?

Флоренс впервые за вечер улыбается: Бри – лучшая девчонка в Нью-Йорке. Чем бы в этот момент ни занималась, она приедет. И приедет прямо сейчас.

– Шардоне, и я не хочу быть здесь.

– Тогда у нас два варианта: либо ты едешь ко мне, либо мы едем в бар.

– Что случилось? – на фоне у Бри появляется сонный голос ее парня Маттео. Яркий итальянский акцент заставляет улыбнуться еще шире.

Она по ним скучала, по обоим. И поддержка Маттео тоже сейчас бы не помешала.

– Флоренс и Гэри расстались.

– Тогда почему у тебя в руках шардоне? – Возмущенные взмахи его рук как будто слышны, настолько ярко они встают перед глазами. – Это же праздник! Нам нужно хорошее итальянское вино!

Флоренс не успевает даже ответить, как голос Маттео звучит ближе, почти так же громко, как до этого голос Бри.

– Дорогая, приезжай быстрее, я уже достаю пино гриджио!

– Прости, он слишком счастлив, – вздыхает Бри.

– Этого стоило ожидать. В общем, я вызываю такси?

– Да, слышала же, теперь мы оба тебя ждем.

– Любовь моя, где сыр? – слышится издалека радостный крик.

Неудивительно: Гэри и Маттео не поладили с первого же дня их знакомства. Флоренс до сих пор помнит, как они приехали домой после того ужина.

Они ехали в полной тишине, Гэри за рулем – он никогда не ограничивал их с Бри в возможности выпить вина вместе. Наверное, даже одобрял эту дружбу как-то по-своему. Флоренс старалась ни о чем не спрашивать, а у него на лице читалось каждое слово, которое в Манчестере использовали для творческих людей.

Он впервые открыл рот уже дома, когда достал бутылку виски и налил себе немного.

– У меня плохие новости для Бри, – произнес он тогда задумчиво, разглядывая стакан. – Ее новый парень – педик.

С тех пор прошло два года, а Флоренс так и не удалось объяснить, что итальянский скульптор,