стал бы употреблять в своем тексте слово из другого языка, если бы оно не было не просто свойственно Иисусу, а весьма характерно для него.

А раз именно такое, детски-фамильярное и детски-доверчивое, обращение к Богу (безусловно отражающее и соответствующее отношение к Богу!) было свойственно самому Иисусу, то и его рекомендации другим людям обращаться к Богу, как к Отцу тоже не могли не содержать этого слова «авва». То есть, знаменитая молитва «Отче наш», чьи первые слова, ставшие ее «названием», звучат в переводе на русский как официально-церемониальное провозглашение мажордома с жезлом, на самом деле начинается со слова, с какими ребенок подбегает к отцу: «Пап-пап, слушай!..».

И кстати, в версии этой молитвы в Евангелия от Луки нет даже слов «сущий на небесах», которые в синодальном переводе этого Евангелия попросту приписаны, по-видимому, для пущей солидности. Вот-де, у Матфея эти слова имеются — пусть и здесь будут, а то как бы читающие Евангелие от Луки не расслабились и не почувствовали себя в какой-то фамильярной близости к Богу…

То есть, именно то, что Иисус старался своим слушателям внушить — ощущение детски-доверительной и детски-фамильярной близости с Богом, — именно с этим христианская церковь вела и ведет отчаянную борьбу!

Для церкви вообще наиглавнейшим вопросом является вопрос греха, то есть — нарушения неких правил, которые объявляются установленными не иначе, как лично самим Богом. И поскольку эти правила «установлены самим Богом», то их нарушение объявляется действием ужасным не только по самому факту нарушения, но еще и по тому богохульному неуважению, которое при этом проявляется ко Всевышнему Автору Правил. То есть, раз нарушаешь правила — значит, не уважаешь правила, а раз не уважаешь правила — значит, не уважаешь автора правил, то есть Господа Бога!..

И уж, разумеется, Господь Бог не может оставить такую ситуацию без самых серьезных последствий, и людям, чтобы избежать этих ужасающе-серьезных последствий, необходимо, прежде всего, фокусироваться на их причине, то есть — на грехе, и на том, как от него избавиться. Потому что, хотя Бог, конечно, любит нас и проявляет свою любовь в терпеливом ожидании нашего покаяния и исправления, но всему есть предел, и потому, чтобы избежать ужасного и таки достичь прекрасного, проблеме греха и надо уделять внимание первостепенное и неугасающее.

Грех стоит в центре христианского мировоззрения, христианского учения, христианской проповеди, и потому вполне закономерно, что христиане всячески стараются придать такой же вид и мировоззрению, учению и проповеди Иисуса.

Новый Завет попросту переполнен мыслями и идеями, центром которых является именно грех, и многое из этого вложено непосредственно в уста Иисуса. И все это вполне можно было бы принять за чистую монету, если бы не парочка уже упоминавшихся выше обстоятельств, а именно — если бы религиозное сообщество того времени не предало Иисуса на казнь за проповедуемые им взгляды, и если бы не его образ Бога-Аввы.

Первое обстоятельство вообще исключает Иисуса из числа обычных религиозных борцов с грехом, каковым его старается представить церковь, а второе заставляет нас либо признавать его учение глубоко противоречивым, либо отказаться от признания аутентичности приписываемых ему стандартно-религиозных высказываний.

Впрочем, чтобы избежать признания противоречивости церковной картинки учения Иисуса, можно же отказаться от признания отнюдь не стандартно-религиозной ее составляющей, а наоборот — от той составляющей, где возвещается Абсолют Любви. И надо сказать, что скрытно, втихую и по большей части бессознательно, именно этот вариант на деле и реализуется в христианстве, несмотря на заявления о «необходимости принятии всего, что написано в Писании». Реализуется, поскольку на практике это декларируемое «принятие всего» возможно не более, чем одновременное движение в противоположные стороны.

Впрочем, дискретное восприятие и дискретное мышление, к которому приучены христиане, помогает им этого попросту не замечать и никогда, по сути, даже и не пытаться совмещать воедино противоположно-направленные и взаимоисключающие утверждения своих Писаний. Однако когда кто-то из христиан на такое совмещение все же решается, то неизбежно, так же, как в свое время и я сам, обнаруживает себя стоящим на той же развилке дорог, и осознает необходимость выбора какого-то, все же, одного пути.

И одни выбирают сознательно двигаться по Пути Абсолюта Любви, как, скажем, в начале двухтысячных это сделал в Соединенных Штатах Епископ Карлтон Пирсон (Bishop Carlton Pearson), а другие — по пути Закона, сознательно отрицая Абсолют Любви, как в конце девяностых это сделал один мой знакомый русский пастор. О нем в этой книге уже говорилось, но поскольку его пример очень иллюстративен, вспомним о нем еще раз, уже несколько подробнее.

Я не буду называть его имя, скажу лишь, что этот человек стал известен в христианском мире еще в восьмидесятых годах прошлого столетия, когда он вместе со своим другом создал первую русскую христианскую рок-группу, и они выпустили «самиздатом» первый христианский рок-альбом на русском языке. Разумеется, они делали все это подпольно, поскольку в советскую эпоху за «религиозную пропаганду» им полагалась тюрьма, но их кассеты моментально нелегально разлетались по христианским общинам. И хотя принималась их музыка лишь меньшинством христианской молодежи, при активной обструкции со стороны остальных христиан, тем не менее, их альбом постепенно, неплохими темпами, набирал популярность и были они в христианской среде, так или иначе, известны.

Незадолго до начала Горбачевской перестройки они все же оказались в советской тюрьме, за попытку нелегально иммигрировать на Запад, но где-то через пару лет оба уже были на свободе. На свободе они оказались в то время, когда СССР уже стремительно превращался совсем в другую страну — уже веяли ветры перемен, ветры свободы. Стали приоткрываться двери возможностей поездок за границу и эмиграции, стали сниматься ограничения на религиозную деятельность. В результате, один из членов группы решил все ж таки эмигрировать и оказался в Лондоне, а второй — решил остаться в стране и стать пастором, основав свою церковную общину.

И вот в этой-то его общине я сам лично как-то и услышал его проповедь, в которой он сознательно и публично объявил, что отрицает содержание притчи о блудном сыне ввиду ее неприемлемого, по его мнению, смысла. Он открыто солидаризовался с позицией, которую в этой притче занял старший сын, пришедший в негодование от поступка отца, принявшего без наималейших санкций своего «блудного» младшенького.

Мой знакомый пастор провозгласил тогда, что поступок отца в отношении младшего сына абсолютно несправедлив (чем и был до глубины души возмущен сын старший), при этом от себя пастор добавил еще и возмущение тем, что воспитательный эффект этой притчи, по его мнению, является исключительно негативным.

И что