был таким жизнерадостным, – произнесла она с легкой печалью. – После смерти сына он вступил в СС и совершенно переменился. Аушвиц ожесточил его, уравнял с другими.

– Его сын умер от воспаления легких, если не ошибаюсь?

– Да. Но может, оно и к лучшему.

Гуго вопросительно посмотрел на нее.

– Странный был ребенок. Ни с кем не разговаривал, не смотрел в глаза. Временами у него бывали приступы ярости. Вроде бы в их семье встречались случаи шизофрении, его мать тоже была странной. По-моему, у нее была какая-то редкая кожная болезнь. В один прекрасный день приехали врачи и забрали малыша на курс интенсивной терапии. Домой он не вернулся, подхватил в больнице пневмонию и умер.

– Значит, здесь есть и другие ваши земляки?

– Есть, сплошное офицерье. Когда-то волочились за мной, а теперь нос воротят от коммунистической проститутки, только и заслуживающей, что гнить в тюрьме и ублажать капо. Сами ко мне ни-ни, предпочитают, чтобы кровь у них брали шлюшки из десятого, – добавила Роза, видимо намекая на Бетси.

Сердце у Гуго подпрыгнуло.

– Брать кровь, брать кровь… – лихорадочно забормотал он.

Озарение окатило его холодной волной, да так, что он едва не задохнулся. Электрический импульс, пробежавший по телу, заставил забыть о высокой температуре.

– И как же я сразу не понял?! «АБО» – не инициалы! О – это не буква, это ноль!

– О чем вы? – не поняла Роза. – Еще один сумасшедший.

– Я должен срочно позвонить! До меня кое-что дошло!

Размахивая тростью, он поспешно заковылял к бараку, у которого сгружали почту. Внутри наверняка найдется телефон.

38

«Не могу», – сказал Гуго Фишер. Такой же, как все! Занят только собой и дохлым Брауном, а слова не держит. Йоиль пнул стул. Он был страшно зол. Ну хорошо, если Фишер не хочет отвезти его в Биркенау, он отправится туда сам.

Натянув пальтишко, Йоиль покинул спальню. Сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и вылетел на улицу. Темнело. Он еще не придумал, как покинуть Штаммлаг, и решил пройтись. От холода голова всегда начинала работать лучше, исчезало противное оцепенение, которое охватывало мальчика после забора крови.

Глядя на еще пустынную аппельплац, Йоиль представил, как они вчетвером вернутся на Пьяцца Маджоре, освещенную по вечерам янтарным светом фонарей, и дойдут до конца улицы к двум кривым башенкам, за которыми начинается гетто.

Он застегнул пальто на все пуговицы и попрыгал, чтобы согреться. Коленки уже посинели, но Йоиль приказал себе не сдаваться на милость обстоятельств и зашагал дальше. Дойдя до двадцать четвертого барака, он увидел Фишера, болтающего с какой-то теткой. Слов он не разбирал, но вдруг Фишер отклеился от стены и направился в сторону Йоиля. Пришлось спрятаться в густой тени за березой, чтобы немец его не заметил.

Несмотря на хромоту, тот довольно бодро проковылял мимо – явно куда-то спешил. Может быть, если Фишер нашел убийцу, у него наконец-то появится время помочь отцу? Надо бы за ним проследить.

Йоиль неслышно крался за следователем. Они миновали кухню и аппельплац, и Фишер зашел в блок. Йоиль шмыгнул следом, прижимаясь к стене и стараясь не топать. Фишер попросил у эсэсовца разрешения позвонить. Йоиль присел на корточки и осмотрелся. Помещение было тесным, заставленным шкафами и стеллажами, с грудами бумаг на полках. Повсюду пишущие машинки и стопки писем, грозящие рассыпаться и завалить все вокруг. Пахло пылью и чернилами.

Эсэсовец склонился над бумагами и принялся что-то вычеркивать. Бетания как-то объяснила, что все письма из лагеря читаются и исправляются. Воспользовавшись случаем, Йоиль нырнул под стол.

Гуго Фишер говорил по телефону:

– Именно так… Можете прочитать дату? Что-что? Четвертое декабря тридцать первого года и двадцать первое тридцать девятого? Благодарю.

Фишер удовлетворенно засопел, положил трубку и невидящим взглядом уставился на телефон, висевший на стене.

– Узнали что-нибудь? – поинтересовался эсэсовец.

– Узнал. Либехеншель у себя, не подскажете?

– Комендант в Биркенау. Сегодня вечером все там. Прибыла крупная партия.

– Спасибо.

Фишер, хромая, протопал мимо стола и покинул блок. Йоиль остался сидеть, пока ноги следователя не скрылись из виду, а затем, убедившись, что эсэсовец с головой погружен в чтение писем, выскочил наружу. Осмотрелся, ища Фишера, но того уже поглотили вечерние тени.

Что же дальше? Йоиль оглядел аллею. У крыльца двадцатого блока стоял грузовик, куда санитары стаскивали трупы. Йоиля передернуло при мысли о том, что он собирается сделать, но иного пути добраться до Биркенау не было. Собрав волю в кулак, он бросился туда и спрятался за колесом. Дождался, пока все не скроются в бараке, забрался в кузов.

И окаменел.

Трупы были голыми. Рядом лежал один, до того худой, что Йоиль мог пересчитать все ребра. Глаза и рот – широко открыты, а скрюченные пальцы, казалось, вот-вот схватят его.

– Побыстрее с этими отбросами! – заорали снаружи.

Заключенные начали швырять в кузов новые тела, одно угодило прямо в Йоиля. Сердце чуть не выскочило из груди, на глаза навернулись слезы. Он отодвинулся от холодного влажного тела, забился в угол, подтянул коленки к подбородку и спрятал лицо. Сердце билось, как барабан. На миг все вокруг сделалось белым, заискрилось и оглушительно зазвенело.

Грузовик рывком тронулся с места, и труп опять ударился о Йоиля. Не выдержав, тот разрыдался и, всхлипывая, распластался на дне, чтобы его не обнаружили. Наконец грузовик выехал за ворота с черной надписью и затарахтел по дороге. Трупы навалились на Йоиля со всех сторон. Они воняли потом и нечистотами. Йоиль свернулся калачиком и крепко зажмурился, чтобы их не видеть. «Я еду к маме и папе», – повторял он, чтобы придать себе храбрости.

Попробовал думать о людях в кузове, как будто они живые. В конце концов, в поезде было все то же самое: грязь, вонь, теснота. «Я туда не полезу! – сказала мама, взглянув на скотовозки. – Если это эвакуация, тогда почему нас везут в таких вагонах?» Ей все равно пришлось сесть, когда немцы начали подпихивать ее своими винтовками. Им удалось занять место у зарешеченного окошка, где дышалось чуть свободнее, но и это не спасло: несмотря на холод, люди потели, а помойное ведро быстро переполнилось.

Через несколько дней умер синьор Леви. Папа сказал, что у него удар. Тело перенесли в конец вагона и закрыли покойному глаза. Сначала он выглядел спящим, потом начал вонять. Поезд подолгу стоял на станциях, однако труп так и не убрали.

Снаружи доносилась немецкая речь, и Йоиль с отцом упражнялись в переводе. Как-то вечером Йоиль влез на пустое ведро из-под воды и свистнул немцу. В вагоне все