И даже голова дикого коня с кустистыми бровями и взором, исполненным воинствующего маразма, вполне могла заменить любой из скульптурных портретов Генсека Брежнева, когда-либо отлитых и установленных по всей необъятной территории СССР.

– Какой конфуз! – прошептал Сквочковский.

– Что же вы так краснеете?! – ласково похлопал его по плечу Василий. – Ведь не зря говорится, что повторенье – мать ученья. Я считаю, это сильный ход – воплотить в нашем памятнике лучшие черты и образы ушедшей эпохи.

– Вы и впрямь так считаете? – плаксиво поджал губы монументалист.

– Я в этом убежден! – заверил Василий. – Только вам бы, любезный, чуть поспешить в ваших творческих поисках. Время не терпит.

Скульптор потупил взор и по-мышиному пропищал:

– Да… Да, само собой. Но… На каком варианте мне остановиться?

– Завязывайте вы с муками творчества, я вам как друг говорю! Возьмите собирательный образ. А еще лучше – придайте скульптуре черты героев современности. Например, Харитона Ильича. Но с бакенбардами…

– Ясно. Но…

– Но?

– Мне бы… Аванс…

– Аванс? Ведь вы уже получали?

– Оплата аренды мастерской, материалы, творческий поиск, словом…

– Словом, исчерпали фонды?

– Я не…

Василий порылся в карманах, достал несколько смятых бумажек и строго сказал скульптору:

– Вот. Это на пиво. Но чтоб кроме пива, никаких других жидкостей, способствующих творческому процессу. Ясно? Приступайте к лепке. Да, и приберитесь. Завтра журналисты зайдут.

Вениамин Сергеевич Брыков со злостью отшвырнул газету и скрипнул фарфоровыми коронками.

– Вот чувырло лохматое! – прошипел он и заметался по своему кабинету, как плененный тигр. Но вместо тигриной ярости в сердце зрела постыдная заячья паника. Шестым чувством, обретенным за долгие годы пребывания за колючей проволокой, Вениамин Брыков ощущал, что его собираются кинуть. Он прямо-таки видел, как отдаляется от него желанное звание «Почетный гражданин», уплывая к подлому скульптору Сквочковскому. В самом деле: с момента исторического совещания в приемной Харитона Ильича прошло довольно много времени, а со стороны городской Думы не было и намека на позитивное развитие событий. Хотя оговоренная сумма первого меценатского транша была успешно переведена на счета, которые указали московские консультанты Зозули. Но деньги исчезли в полном молчании, словно их засосало в невидимую воронку. Ни благодарности, ни телефонного звонка – в этом чувствовалось что-то зловещее.

Вениамин Сергеевич схватил трубку телефона, послушал унылый гудок. С ненавистью он посмотрел на крученый провод, словно обвиняя его в отсутствии хороших новостей, и швырнул трубку на рога аппарата.

– Походу, вляпался я в блудную! – зло пробормотал Вениамин Сергеевич. – Но ведь тут на раз не просечешь, что за макли этот фуфлыжник крутит…

Он еще раз схватил газету и с ненавистью прочел:

– Не, ну ты, Овца! Куда ты роги мочишь! – возмущенно крикнул меценат, швырнул газету в мусорную корзину и снова заметался по кабинету, злобно бормоча:

– Тебе, обиженник, на насесте кукарекать, а не умняка в газетах корчить!

Неожиданно Вениамин Сергеевич остановился у серванта красного дерева. На одной из полок красовался коллекционный набор оловянных солдатиков, изготовленный именитым столичным мастером военной миниатюры в подарок знакомому меценату (свое небывалое мастерство, скрупулезность и усидчивость, столь необходимые в таком тонком ремесле, как отливка оловянных миниатюр, умелец давным-давно шлифовал на соседних с Вениными нарах).

Не смотря на крохотные размеры, каждый из оловянных воинов готовился к предстоящей битве со своим индивидуальным настроением и выражением лица. Один молодой безусый солдат глядел куда-то вдаль задумчиво и в то же время беспечно, другой умудренный годами боец всецело был поглощен чисткой ружейного ствола. Особняком встали оловянные офицеры, склонившись над миниатюрной картой, на которой один из них торопливо набрасывал расположение вражеских батарей, флешей и редутов.

Чуть поодаль разместился, оперев правую ногу на походный барабан, важный генерал. Он напыщенно надувал щеки и брезгливо оглядывал свое воинство, словно выискивая, кому устроить разнос.

Меценат Брыков, прищурившись, уставился на оловянного генерала и безотрывно смотрел на него не менее двух минут. Потом он протянул руку, опустил указательный палец на генеральскую треуголку и начал раскачивать оловянную фигурку из стороны в сторону. Из горла Вениамина Сергеевича начал вырываться нервический смешок. Чем сильнее наклонялся генерал, тем громче смеялся меценат Брыков. Наконец, оловянный полководец, жалобно звякнув, опрокинулся на спину. Вениамин Сергеевич с видом победителя установил указательный палец на его выпуклом животике, и злобно прошептал:

– Ну ладно, фуфел коцаный! Танцуй, пока танцуется. Памятник поставить намылился? Подожди – надену я те бирку на ногу…

* * *

Тем временем на другом конце Славина в совершенно другом интерьере, но совершенно с такой же яростью, просматривал прессу поэт Александр Александрович Шашкин. Если откровения скульптора Сквочковского он встретил с презрительной улыбкой превосходства, то дальнейшее чтение повергло его в состояние устойчивого стресса.