– …дед начинал лепщиком на императорском фарфоровом заводе, а прадед по деревням печи ладил, то есть, тоже работал с камнем и глиной… – жизнерадостно повествовал Андриан Сквочковский. Василий же невнимательно кивал, разглядывая очередной шедевр с полки – мощного коня с коротким грушеобразным туловищем, расширяющимся к крупу, и длинными суставчатыми ногами. Жажда сурового подвига, граничащая с маразмом, застыла на одухотворенной конской морде, которую из-за густых командирских бровей хотелось назвать, все-таки, лицом.

– …ведь есть скульпторы, которые сосредоточенны на станковых произведениях и малых формах, а есть монументалисты, создающие памятники. Я тяготею к последнему – по широте замыслов и силе, так сказать, таланта. Памятники – это ведь, согласитесь, на века?!

Раздайбедин, наконец-то оторвавшись от созерцания работ Сквочковского, присел на помост в обширной тени толстозадой гипсовой нимфы и задал вопрос по существу:

– И как обстоят дела с тем памятником, который вы должны изваять на века по нашему заказу?

– О, один момент! – Сквочковский засуетился, и стал напоминать индюка. Все раздуваясь и что-то квохча, он вперевалку засеменил по мастерской и остановился, наконец, у ванны, предназначенной для хранения сырой глины. Достав оттуда ворох каких-то бумаг, он торжественно заговорил:

– Генерал Бубнеев. Лев Аристархович. Земляк, воин, герой. Символ, как выразился уважаемый Харитон Ильич. Какой он? Эта задачка не каждому по зубам! С чего начать? Я взял бумагу, карандаш и… И начал рисовать. Рисовать, не напрягая разум, но доверяя сердцу. Я отдался провидению, решив, что оно само направит мою руку!

Первый же эскиз мне показался более чем достойным. Передо мной на бумаге появился воин, стратег. Человек властный, быть может даже жестокий. Но как иначе – ведь война! А его пышные усы? Взгляните! С ними он непременно будет внушать зрителю чувство трепета и невольного уважения.

Сквочковский потянулся и передал Василию эскиз, второпях набросанный углем на серой бумаге. Взглянув на рисунок, Василий сначала оторопел, потом на его лице отразилась напряженная работа мысли и, наконец, он улыбнулся. Но Сквочковский, не замечая этого, увлеченно продолжал:

– Потом я задумался над тем, что в Славине генерал появился, все-таки, после выхода в отставку – на пенсию, так сказать. С нашим городом связаны последние годы его жизни. Я постарался представить, как он мог бы выглядеть в эти последние годы. Еще крепкий старец, умудренный жизненным опытом… Быть может, чуть уставший, быть может, смерть уже наложила невидимую печать на его чело. Но он непреклонен и все так же внушает уважение и трепет.

Андриан Эрастович передал Василию второй эскиз. Тот приподнял одну бровь и хмыкнул.

– Однако потом я вспомнил, что в дни баталий Отечественной войны 1812 года он был молодым человеком, почти юношей. И это повлекло за собой новый пластический ход, иную тематическую линию! Мне захотелось создать образ парня, которого каждый сможет назвать своим другом и братом. Близкого, понятного, улыбчивого, но готового в любую минуту пожертвовать своей жизнью ради других!

Третий эскиз уже откровенно развеселил Раздайбедина, и он с трудом сдержал восторженный смешок.

– Но я не мог успокоиться. Я осознавал, что каждый из вариантов хорош, но каждый имеет свои недостатки. Окончательный вариант памятника явился мне во сне. Да-да, вы не поверите! Во сне! Я увидел образ человека – не молодого и не старого, бесконечно мудрого, но по-юношески улыбчивого. Мне показалось, я уловил это настроение. Я смог воссоздать тот тип лица, перед которым каждый испытывает невольное благоговение. Вот!

И скульптор Сквочковский с отрешенным видом человека, полностью опустошенного творческим поиском, передал Василию последний эскиз. Взглянув на него, Василий засмеялся в голос. Смеялся он долго и звучно, как умеют смеяться люди, которым нет особого дела до чужих чувств. Андриан Сквочковский обиженно засопел и нахмурил брови.

– Что вас смешит, позвольте поинтересоваться?!

– Помилуйте, Андриан Эрастович! – воскликнул Василий, – Я вас не виню, но все это уже было!

– В каком, то есть, смысле «было»? – ревниво закудахтал скульптор.

– Как же? Разве ваш первый «жесткий стратег с пышными усами» вам самому никого не напоминает? Ну же! Ведь это же Иосиф Виссарионович – не смотря на эполеты и мундир царской армии. Генералиссимус Сталин собственной персоной – нужно только посмотреть повнимательнее!

Сквочковский взглянул на свое творение остановившимся взором.

– Второй, «умудренный опытом и уставший от жизни» вариант – это Брежнев. Наш дорогой Леонид Ильич на последнем издыхании. Третий – «свой парень» для всей огромной страны – это первый космонавт Юрий Гагарин. А четвертый… Может быть вы сами?!

– Бог мой! – воскликнул Сквочковский ошарашено. – Какой конфуз! Неужели это он?!

Скульптор-монументалист подбежал к этажерке, завешенной пыльной холстиной и сорвал с нее материю. С центральной полки на Василия с мудрым прищуром смотрели бюсты вождя мирового пролетариата. Ленин был отлит в гипсе и бронзе, кое-где попадались небольшие скульптуры в рост. Одни головы Владимира Ильича взирали на Василия доброжелательно, другие – словно осуждая его оранжевые шорты, третьи – будто призывая потолковать о мировой революции за бутылочкой доброго виски. Но во всех без исключения прищуренных глазах затаилась не меньшая загадка, чем в знаменитой улыбке Джоконды.

Этажом выше и ниже расположились бюсты Сталина, Брежнева, Горбачева и каких-то неизвестных Василию членов политбюро. Чуть в стороне оказался и Гагарин. В некоторых вариантах его улыбающаяся голова покоилась на блюде, которое по замыслу скульптора должно было олицетворять круглый воротник космического скафандра.

Василий взглянул на мастерскую новыми глазами. Работы монументалиста Сквочковского, в одночасье лишенного государственного заказа на скульптурные портреты видных деятелей советской эпохи, и вынужденного осваивать малые формы, наполнились для него смыслом и содержанием.

Толстозадая Нимфа вдруг обрела знакомые черты знаменитой Девушки с Веслом. В ее фригидно-фанатичном взгляде застыла та же непреклонная верность делу Партии. Но если оригиналу было поручено нести в широкие массы физкультуру и спорт посредством агитационного весла, то Нимфе ее создатель никаких высших задач не ставил, и никаких орудий производства, кроме наготы, не дал. От этого Нимфа выглядела несчастной, будто ее обобрали в темной подворотне неизвестные негодяи.

Гипсовые Купидоны играли гагаринскими ямочками на щеках, словно готовясь крикнуть историческое «Поехали!». А призывно поднятая по-гагарински рука передавала этим крылатым малышам полное ощущение сопричастности к первому космическому полету.

Дискобол замахивался на зрителя с невинным лицом последнего Генсека ЦК КПСС и по совместительству – первого российского Президента Горбачева (для полного тождества не хватало лишь родимого пятна на лысине). Вероятно, болезненная поза олицетворяла последние муки совести, поскольку правой рукой Михайло Сергеевич не то выдергивал опорный камень из фундамента социализма, не то готовился швырнуть в народ перестрочными реформами.