начнет проявлять страх и беспокойство. Обязательно начнет, иных вариантов у него просто нет. Ну а коль начнет, то, значит, тем самым косвенно признает свою вину и окажется всецело в руках полковника. А когда он окажется в его руках, то победить такого противника труда не составит. И тогда полковник гордо и надменно скажет этим недоумкам — майору Литке и гауптману Аугу: смотрите и учитесь, как надо воевать и побеждать врага! Да-да, так оно должно быть, а значит, так оно и будет! К полковнику вновь вернулась уверенность.

— Так куда же мог подеваться отряд подготовленных вами карателей? — повторил вопрос Вайскопф.

— Полагаю, об этом лучше спросить майора Литке, — спокойно ответил Стариков. — Ведь это он отправлял отряд.

— Мне лучше знать, у кого что спрашивать! — Полковник повысил голос. — Отвечайте!

— Я не знаю, — пожал плечами Стариков. — Вы поручили мне подготовить отряд. Я его подготовил. Я выполнил ваше поручение. За действия отряда вне лагеря я не отвечаю. — Стариков помолчал и как бы невзначай добавил: — Вот если бы я был с отрядом в лесу, тогда я мог бы подробнее ответить на ваш вопрос…

— Но все же — меня интересует ваша версия. — Полковник продолжал вести психологическую интригу. — Где сейчас находится отряд?

— Наверно, сражается с партизанами, — ответил Стариков. — Или партизаны его уничтожили.

— Что — весь отряд до последнего человека? Вместе с десятью нашими солдатами?

На это Стариков не сказал ничего, лишь пожал плечами.

— Допустим, отряд и впрямь уничтожили, — произнес полковник. — Но о чем это говорит? А говорит это о том, что отряд был плохо подготовлен. А готовили его вы!

— Я готовил его по плану, утвержденному лично вами, господин полковник! — тотчас же парировал Стариков. — Отступить от плана я не мог — меня контролировал майор Литке.

Полковник вдруг ощутил себя загнанным в угол. И загнал его туда этот заключенный! А должно быть наоборот, то есть не он, а заключенный должен почувствовать себя в безвыходном положении! Но борьба еще не окончена, она продолжается, а значит, полковник с честью выйдет из затруднительной ситуации!

— Должен вас огорчить — никакого боя с партизанами не было! — Полковник развел руками. — Не прозвучало ни единого выстрела! Отряд исчез без единого звука! Он будто растворился в лесу! Что вы на это скажете?

— Я не знаю, — ответил Стариков.

— А вот я знаю! — повысил голос полковник. — Да-да, я знаю! Отряд сдался партизанам! Все до единого человека!

— Что, и ваши солдаты тоже? — В голосе Старикова послышался сарказм.

— Не прикидывайтесь глупцом! — Голос полковника стал еще громче. — Повторяю — отряд сдался партизанам! А наши солдаты были убиты!

— Это вряд ли. — Стариков с сомнением покачал головой. — Партизаны ненавидят карателей. Каратели опасаются партизан. О какой сдаче в плен может в таком случае идти речь? Партизаны просто перестреляли бы карателей. Или утопили бы их в болоте. Наши бойцы это прекрасно знают.

— Значит, кто-то их убедил, что это не так! — четко произнес полковник. — Что партизаны их помилуют! Кто-то их сагитировал! Точнее сказать, переагитировал! Внушил им, что они имеют шанс на спасение! И оказавшись за пределами лагеря, все они добровольно сдались партизанам!

— Такого не может быть, — ответил Стариков. — В лагере — совсем другая агитация. Заключенных убеждают, что они — враги Советской власти и ни на какую пощаду им рассчитывать не приходится. Насколько мне известно, заключенные буквально прониклись таким убеждением, потому они и стали массово записываться в диверсанты и каратели, надеясь таким способом сохранить свои жизни. Вы, господин полковник, весьма убедительно умеете агитировать.

— Значит, кто-то оказался более успешным агитатором, чем я! — воскликнул полковник и тут же повторно ощутил себя загнанным в угол. Он даже мысли допустить не мог, что в лагере может быть какой-то другой, более успешный агитатор, а значит, и более сильный психолог, чем он, полковник Вайскопф! Но слово было сказано, и теперь полковнику нужно было выпутываться из двусмысленного положения, в котором он оказался. Он решил пойти ва-банк. Полковник знал, что в некоторых случаях такой прием — просто-таки безотказный, он пугает противника, а испуганный противник — это наполовину сломленный противник.

— Я знаю, кто убедил подготовленных вами карателей сдаться партизанам! — уверенным тоном произнес полковник. — Это сделали вы! И на этот счет у меня имеются весомые доказательства! Самое разумное для вас — во всем сознаться. В этом случае я смогу гарантировать вам жизнь. Итак, как на самом деле вы оказались в лагере? Кто вас послал? Какие связи у вас за пределами лагеря? Кто ваши сообщники в лагере? Отвечайте!

— Вы знаете, как я оказался в лагере, — спокойно ответил Стариков. — Для меня, как и других заключенных, возврата на советскую территорию нет. Советы меня не пощадят — уж об этом я знаю даже лучше, чем вы, господин полковник. Единственная для меня возможность сохранить жизнь — честно сотрудничать с вами. Что я и делаю. — Стариков помолчал и продолжил: — Кто бы поверил в мою агитацию, даже если бы я и в самом деле кого-то агитировал? Заключенные — народ угнетенный и напуганный. Единственное, что они хотят, — сохранить свои жизни. Любой ценой. Разве это так трудно понять? И еще: как это возможно — будучи в лагере, поддерживать связь с партизанами? Может, с помощью почтовых голубей? Ну, так их в окрестностях не наблюдается…

— Я прикажу тебя расстрелять! — прошипел полковник. — Сейчас же, немедленно!

— И тем самым напугаете других заключенных, — пожал плечами Стариков. — Вот, скажут, если уж полковник расстреливает тех, кто преданно ему служит, то что ожидает нас? И они перестанут записываться в каратели или диверсанты. А для чего им это делать, коль исход — один?

На это полковник ничего не сказал. Он позвал солдат, и Старикова увели. Его поместили в какое-то полутемное, с крохотным окном вверху, помещение без всякой мебели и с деревянным полом. Наверно, это было какое-то подобие карцера, хотя Старикова это ничуть не интересовало. Оставшись один, он сел, прислонился к стене и принялся размышлять. Стариков понимал, что в первой своей схватке с полковником Вайскопфом он одержал победу. Он победил. Иначе полковник не угрожал бы ему расстрелом. Расстрелом угрожают от бессилия. А что такое бессилие? Это самый главный признак собственного поражения.