Вдруг сделалось ужасно жаль, что он не встретился ей раньше,до Просперо. Может быть, всё вышло бы совсем по-другому.

Они расстались на углу Старопанского переулка. Гэндзи, снявцилиндр, поцеловал задумчивой барышне руку. Перед тем как войти в подъезд, онаоглянулась. Он стоял на том же месте, под фонарем. Цилиндр держал в руке, ветершевелил его черные волосы.

Пока Коломбина поднималась по лестнице, представляла себе,как все сложилось бы, если бы Гэндзи встретился ей раньше.

Открывала ключом дверь — напевала.

А пять минут спустя стряхнула с себя всю эту блажь, потомучто ничего того, о чем толковал Гэндзи, нет и никогда не было — ни доброй имудрой жизни, ни любви. Есть только одно — великий магнит, который притягиваеттебя, как маленькую железную стружечку. Если уж подцепил, нипочем не отпустит.

В эти пять минут произошло вот что.

Она села к столу, чтобы, как обычно, записать все событиядня в дневник, и вдруг вспомнила про подлую шутку Горгоны.

Сердито выдвинула ящик, схватила оба бумажных квадратика сготическими письменами и поднесла к ним зажженную спичку, чтобы уничтожитьследы своей постыдной доверчивости.

Прошло не менее минуты, прежде чем Коломбина убедилась:послания не подвержены огню. Сожгла несколько спичек, опалила подушечкипальцев, а бумага даже не почернела!

Трясущимися руками схватила сумочку, чтобы достатьпортсигар. Нужно было выкурить папиросу, собраться с мыслями. Сумочка выпала изнепослушных пальцев, содержимое рассыпалось по полу, и в глаза Коломбинебросился маленький белый листок — точно такой же, как два предыдущих. Онасхватила его и прочла одно-единственное слово: Comm[9].

Вот так. И только так.

Несколько минут сидела без движения и думала не про Того,Кто прислал ей вызов, а про японского принца. «Спасибо вам, милыйГэндзи, — мысленно попрощалась с ним Коломбина. — Вы умны, хорошисобой, вы желали мне добра. Я непременно влюбилась бы в вас — всё шло к тому, носыскался кавалер еще более импозантный, чем вы. Всё окончательно определилось.Мне пора».

И хватит об этом.

Оставалось лишь написать в дневнике завершающую главу.Название возникло само собой.

Нежно, так нежно Коломбина покидает Город Грез

"Нежно — потому что именно это чувство переполняетсейчас всё существо путешественницы, чей вояж близится к блистательномузавершению. На душе от этого и сладостно, и грустно.

Коломбина долго сидела у стола, где горели три белые,медленно оплывающие свечи, и обдумывала разные способы ухода — будто передбалом перебирала платья в гардеробе, прикладывала к себе, смотрелась в зеркало,вздыхала и отбрасывала отвергнутый наряд на кресла. Не то, опять не то.

Ей почему-то было не очень страшно. От трех белых листков,аккуратно разложенных на столе, веяло силой и спокойствием. Коломбина твердознала: сначала будет немножко больно, но зато потом всё выйдет очень-оченьхорошо, и заботил тщеславную кокетку вопрос в общем-то не столь уж и важный:как она будет выглядеть после смерти. Хотя как раз это, может быть, и являлосьсамой важной из проблем, которые осталось решить в ее коротенькой истремительно несущейся к финалу жизни.

Она хотела бы после ухода смотреться, как красивая кукла,уложенная в нарядную коробку. Стало быть, быстрые способы вроде веревки илипрыжка с балкона не годились. Лучше всего, конечно, было бы принять снотворное— проглотить целый хрустальный флакон опия, запивая сладким чаем сосмородиновым джемом. Чай у Коломбины имелся, смородиновый джем тоже. Только вотснотворным запастись она не успела — потому что никогда в жизни не мучиласьбессонницей: как только положит голову на подушку и разложит на обе сторонызолотые пряди, так сразу и провалится в сон.

Наконец нелегкий выбор был сделан.

Набрать в ванну теплой воды. Добавить несколько капельлавандового масла. Умастить лицо и шею чудесным кремом «Ланолин» из оловяннойтрубочки, «идеальным средством для сохранения пригожей кожи» (дня на три, допохорон — дальше пригожая кожа не понадобится). Надеть белое кружевное платье,немножко похожее на подвенечное. Волосы перетянуть алой лентой, чтобыгармонировала с цветом воды. Лечь в ванну, под водой (чтобы было не так больно)чиркнуть острым ножиком по венам и медленно уснуть. Те, кто обнаружатКоломбину, скажут: она была похожа на белую хризантему, плавающую в бокалерозового вина.

Теперь оставалось последнее: написать стихотворение. На этомзакончится повесть о Коломбине, прилетевшей в Город Грез из неведомого далека,ненадолго расправившей здесь свои бесплотные крылышки и упорхнувшей из света втень.

Из света в тень перелетев,

И ни о чем не сожалея,

Исчезла маленькая фея,

Умолк пленительный напев.

(Перечеркнуто крест накрест)

Нет, это никуда не годится. Первая строчка подвернулась изчужого стихотворения, а последняя вообще черт знает что: «Умолкли звуки чудныхпесен». Попробуем сначала.

Ни черту не верю, ни Богу.

О да! Умереть — уснуть.

Письмо позвало в дорогу.

Я вещи собрала — и в путь.

(Перечеркнуто крест накрест)

Опять не то. Почему-то ужасно не нравится третья строка —просто с души от нее воротит. И потом, как правильно — позвáло илипозвалó, собрáла или собралá? До чего трудно! И водаостывает, будет холодно. Придется выпустить и набрать новой.

Ну же!

Датский принц напрасно колебался,

Быть ему, бедняжке, иль не быть.

(Перечеркнуто крест накрест)

Нужно без глумливости и не так протяжно. Легче, невесомей.

Смерть — не сон и не забвенье,

А цветущий, дивный сад,

Где сулит мне пробужденье

Сладкозвучный водопад.

Ущипнуть себя до боли,

Чтоб на воле, средь дерев,

От приснившейся неволи

Пробудиться, умерев.

Понятно будет, что водопад — это звук струи, доносящийся изванной? Ах, да пусть непонятно! И хватит терзать бумагу. Кто, собственно,сказал, что предсмертное стихотворение должно быть длинным? А у Коломбины онобудет коротеньким, нелепым и оборванным в самом начале, как оборвалась еекоротенькая и нелепая (но все же красивая, очень красивая) жи…"

Коломбина не дописала слово — в ночной тишине раздался звондверного колокольчика.