Кто бы это мог быть, в третьем часу ночи?

В иное время она испугалась бы. Известно, что ночные звонкив дверь ничего хорошего не сулят. Но чего бояться, когда окончательный расчет сжизнью уже сделан?

Может быть, не открывать? Пусть себе трезвонит.

Она пристроила головку пригревшегося Люцифера поудобнее вовпадинке на ключице, и попыталась сосредоточиться на дневнике, но неумолкающийколокольчик мешал.

Что ж, придется посмотреть, какой сюрприз приготовила жизньна самом своем исходе.

Газовый рожок в прихожей Коломбина зажигать не стала.

Собственно, она уже догадалась, кто посетил ее в этотпоздний час.

Гэндзи, больше-то и некому. Почувствовал что-то. Опятьстанет убеждать, уговаривать. Придется прикинуться, что со всем согласна.Дождаться, чтоб ушел, и уж потом…

Открыла.

На лестнице тоже было темно. Кто-то выключил там свет.

Смутно виднелся силуэт. Высокий, массивный — нет, не Гэндзи.

Ночной гость молчал, было слышно его шумное прерывистоедыхание.

— Вы ко мне? — спросила Коломбина, вглядываясь вотьму.

— К тебе! — раздалось сипение — такое дикое,злобное, что хозяйка отшатнулась.

— Кто вы? — вскричала она.

— Твоя смерть! С маленькой буквы.

Раздался хриплый хохот, из глубины глотки. Голос показалсяКоломбине знакомым, но от ужаса она перестала что-либо понимать, да и временисосредоточиться не было.

Тень шагнула в прихожую, схватила барышню за шею крепкими,как железные клещи, пальцами.

Голос прошипел:

— Будешь вся синяя, с вывалившимся языком. Хорошаизбранница!

Страшный гость снова хохотнул — хрипло, будто дряхлая собаказалаяла.

В ответ на хохот раздалось сердитое шипение разбуженногоЛюцифера. Храбрый змееныш, за последние недели изрядно подросший на молоке имясном фарше, вцепился обидчику в руку.

Тот, зарычав, схватил ужа за хвост и шмякнул об стену. Этозаняло не более секунды, но Коломбина успела рвануться. Ничего не решала, невыгадывала момент. Как животное, повинуясь инстинкту, рванулась и всё.

Разевая рот, но все равно молча, без крика, побежала покоридору. Просто бежала. Вслепую, сама не зная, куда и зачем.

Ее гнал самый действенный погонщик — страх смерти.Непередаваемый, отвратительный. Сзади грохотала каблуками не Смерть, а смерть —грязная, смрадная, жуткая. Та самая, из детства. Жирная кладбищенская земля.Белые могильные черви. Оскаленный череп. Дыры вместо глаз.

Мелькнула мысль: в ванную, запереть задвижку и кричать,колотить по железной трубе, чтобы услышали соседи. Дверь ванной открываетсявовне, ручка хлипкая. Начнет дергать — оторвёт, а дверь останется запертой.

Замечательная была идея, спасительная. Но для ееосуществления требовалось три, ну хотя бы две секунды, а взять их было негде.

На пороге комнаты пятерня сзади ухватила за рукав. Коломбинадернулась что было сил, полетели пуговицы.

Зато вернулся голос.

— Помогите! — закричала она что было мочи.

Потом уже кричала не переставая. Так громко, как могла.

Метнулась из комнаты налево, в кухню.

Дверь ванной вот она, слышно, как шумит льющаяся из кранавода. Нет, не успеть.

Из кухни снова налево, в коридор. Круг замкнулся.

Куда дальше? Снова в комнату или на лестницу — входная дверьтак и осталась открытой.

Лучше на лестницу. Может, кто-нибудь выглянет?

С криком вылетела на темную площадку, бросилась вниз поступенькам. Только бы не оступиться!

Мешала длинная юбка. Коломбина рывком задрала ее выше колен.

— Стой, воровка! Стой! — ревел сзади хриплыйголос.

Почему «воровка», успела подумать Коломбина, и в этот миг,перед самым последним пролетом, подвернулся и хрустнул каблучок.

Взвизгнув, беглянка грохнулась грудью, животом на каменныеступени, съехала вниз. Ударилась локтями, но было не больно — только оченьстрашно.

Поняла: встать не успеет. Прижалась лбом к полу. Он былхолодный и пах пылью. Зажмурила глаза.

Громко хлопнула дверь подъезда.

Раздался звонкий крик:

— Ни с места! Стреляю!

В ответ сипло:

— На, получи!

Оглушительный треск, от которого у Коломбины заложило уши.

Раньше она в темноте ничего не видела, теперь перестала ислышать.

Кроме пыли запахло еще чем-то. Резкий, смутно знакомыйзапах.

Вспомнила — порох. Когда брат Миша в саду стрелял ворон,пахло так же.

Издалека, еле слышно донесся голос:

— Коломбина! Вы живы?

Голос Гэндзи.

Сильные руки, но не грубые, как те, а осторожные,перевернули её на спину.

Она открыла глаза и снова зажмурилась.

Прямо в лицо светил электрический фонарь.

— Слепит, — жалобно сказала Коломбина.

Тогда он положил фонарь на ступеньку, и теперь стало видно,что Гэндзи опирается о перила, причем в руке держит дымящийся револьвер; чтоцилиндр у него съехал набок, а пальто расстегнуто.

Коломбина шепотом спросила:

— Что это было?

Он снова взял фонарь, посветил в сторону.

У стены сидел Калибан. Неподвижные глаза смотрели в пол. Изприоткрытого рта стекала темная струйка. Еще одна, совсем черная, — изкруглой дырки во лбу.

Он умер, догадалась Коломбина. В руке мёртвый бухгалтерсжимал нож, почему-то держа его не за рукоятку, а за лезвие.

— Хотел метнуть, — объяснил Гэндзи. — Видно,у матросов научился, пока по морям плавал. Но я выстрелил раньше.

Стуча зубами и давясь икотой, Коломбина спросила:

— За-зачем? П-почему? Я ведь и так хотела, сама…

Подумала: как странно, теперь я заикаюсь, а он нет.

— После, после, — сказал ей Гэндзи.

Осторожно поднял барышню на руки, понес вверх по лестнице.

Коломбина прижалась головой к его груди. Ей сейчас былоочень хорошо. И держал он ее удобно, правильно. Будто специально учился носитьна руках обессилевших девушек.