ночевку, царила непроницаемая тьма. Третьим оком я “разглядел” палатку рядом с машиной, два живых спящих тела внутри, кольцо из ведьмовских мешочков…

И Урода на самой границы этого круга. Он таращился в нашу сторону, но ничего не предпринимал. Не мог переступить магическую границу.

— Пошел вон! — негромко произнес я, подбавив в голос чуток волшбы. Сумрачная тень Урода бесшумно метнулась прочь, в кусты.

Насколько я понял, мы находились на территории Поганого поля, а земли Вечной Сиберии, по которой Уроды и прочая Погань отчего-то ходить не может, отодвинулись от берега реки на несколько километров. Сообщения между страной и каторгой происходят в основном по реке, но есть и сухопутный путь. Мы перемещались между рекой и этим путем, чтобы не привлекать лишнего внимания.

— Кем были твои родители, Олесь? — вдруг спросила Ива.

— Что? — вздрогнул я.

— Твои родители. Знание прошлого порой помогает понять настоящее и определить будущее.

— Я… я никогда не вспоминал родителей.

Это открытие ударило не хуже боксера-профессионала. А ведь точно! Я н и р а з у не вспоминал родителей со времен глюка. И, возможно, до глюка, просто не помню я те времена.

— Ты сирота?

— Не знаю… Мысль о родителях не приходила… Странно-то как, а? Ни в Скучном мире, ни в этом…

— Ты помнишь, кто они, как выглядят?

Я напряг память — бесполезно. Там, где должны быть воспоминания о родителях, — звенящая пустота.

— Хм, — произнесла Ива. — Я не вижу, чтобы тебе стирали память… Воспоминаний будто не было с самого начала…

— Что ты хочешь этим сказать? Что я из пробирки?

— Нет. Скорее, что тебе полностью переустановили программное обеспечение.

Я нахмурился.

— Эй! Я не компьютер!

— Это просто термины, — объяснила Ива мягко. — Человеческий разум, конечно, сильно отличается от компьютера, он развивается постепенно, изнутри, разворачиваясь, как цветок, вырастая, как вырастает дерево из крохотного семечка. А компьютер, искусственный интеллект конструируется из уже готовых фрагментов-паттернов… Хотя в Секции Грин есть технологии выращивания компьютеров на базе биологической матрицы… Тем не менее, Олесь, тебе не просто стерли воспоминания, но переустановили личность.

У меня бешено застучало сердце.

— То есть я — это кто-то другой в чужом теле? Новая душа? А старая где? Умерла?

— Душа — это вопрос веры. До сих пор наука Республики Росс не подтвердила существование в человеке чего-то еще, кроме физического и психического аспектов. Личность — это своего рода агрегат, сочетание устойчивых шаблонов реагирования, и ничего больше. В мозге нет волевого центра, центрального “я”, только специализация разной степени строгости, замешанная на голографическо-фрактальном принципе…

— Ты можешь попроще? Я — это я или кто-то другой?

— Ты всегда ты, — Ива улыбнулась. — Ты — это река. Вроде бы одна и та же, но всегда разная, и в ней нет ничего, что остается постоянным.

— Так, поперла философия ИИ, — заворчал я. — Ты меня утешаешь после того, как огорошила новостью о переустановке личности…

— Переустановка личности — это переустановка всех шаблонов реагирования, входящих в ее состав. Кроме них, в личности больше нет ничего.

— Как это нет? Я ведь чувствую себя как… себя! Я — это я!

— Это иллюзия — как и я сама. Ты видишь меня и разговариваешь со мной, но объективно я не существую в природе. Если в тебе есть нечто постоянное, почему у тебя каждый день разное настроение? И почему во сне ты воспринимаешь себя совсем иначе, если вообще воспринимаешь? Сознание — это поток, река, которая кажется цельной и постоянной, но в ней нет ничего, кроме воды…

— Еще рыбешка есть… — фыркнул я. От философских разговоров сонливость слетела окончательно. — Кстати, о снах. Ты не уловила наведенной психической передачи?

— Нет, но думаю, что твой нейрочип не имеет достаточных мощностей для улавливания всех пси-передач.

— Ладно… Разберемся со временем…

***

Я бы не сказал, что открытие Ивы о переустановке личности меня сильно шокировало. Привык уже к новостям подобного толка. И раньше знал, что прошлого у меня нет — теперь выяснилось, что нет и личности. Всего-то.

Переживать не о чем. Прошлое в прошлом, а мы все в настоящем. Вот о нем и надо думать и на нем концентрироваться.

Правда, прошлое временами о себе напоминает. Взять хотя бы мою тетю. Я был знаком с ней каких-то два дня, а поехал на край света, чтобы спасти. Значило ли это, что моя личность — неважно, иллюзия это или агрегат шаблонов реагирования — благородная и благодарная? И следует ли из этого вывод, что те, кто сконструировал эту мою личность, заложили эти шаблоны? Чтобы я был ответственным и действовал предсказуемо, потому что честный и хороший человек всегда предсказуем? Или же эта ответственность была во мне изначально, от папы с мамой, так сказать, кем бы они ни были?

Бессмысленные вопросы все лезли и лезли ко мне, и я рассудил, что сегодня мне не заснуть. Потому тихонько вылез из машины и прогулялся на свежем воздухе. Сделал гимнастику и вернулся в лагерь, когда звезды выцвели, а небо окрасилось зарей.

Рина уже поднялась — умывалась с помощью деревянного ковшика, прихваченного с каторги. Витька еще дрых, как и полагается молодому организму.

— Чего не спишь? — вместо приветствия осведомилась Рина хрипло и негромко.

— Мыслей много, — туманно ответил я, присев на поваленный трухлявый ствол кедра.

— Иногда подумать как следует не вредно, — одобрила Рина. Она принялась укладывать хворост в яму бездымного костра, который Витька вырыл вчера старой саперной лопаткой. Эта женщина не умела сидеть сложа руки. — Что надумал?

— В Князьград не поеду. Заеду ненадолго в 37-й Посад, отшлепаю по жирной жопе Админа, и — прямиком в Республику Росс, спасать Киру. Более подробного плана нет, уж не обессудь. Ориентироваться буду на месте.

Она пожала плечами, чиркнула спичкой, и в яме заплясал огонек. Рина налила ковшиком воды с закопченный котелок и установила его над огнем.

— Ты можешь поехать с нами, — сказал я, не дождавшись реакции Рины. — Если хочешь.

— Спасибо, — отозвалась она. В ее голосе я уловил насмешку. Или мне почудилось?

— Где твой дом, Рина?

— Нет у меня дома. И нет прошлого.

— Надо же… — протянул я. — Совсем как у меня.

Она наконец перестала копошиться у костра и присела рядом со мной. В утренних сумерках ее тюремная роба пламенела оранжевым цветом, а лицо оставалось темным пятном. Косынку она еще не надела, короткие волосы не доставали до плеч.

— Как так? — спросила она. — Прошлого не помнишь? Или не хочешь помнить?

— Не помню. И, кажется, уже и не хочу особо.

— Ну и правильно, — после короткой заминки