Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мировая литература знает массу книг, написанных людьми в замкнутых пространствах. Как бы путешествие ни оказалось часами-луковицей, которые гипнотизёр мотает перед лицом испытуемого (могло бы ведь быть и кадило). Вспомнить того же Конан Дойла и его «Этюд в багровых тонах»: «По одной капле воды человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того, ни другого и никогда о них не слыхал». Есть ещё мотив путешествия-бегства: когда ты уехал в Антарктиду, то не можешь решать проблемы, требующие личного присутствия. Текущий на кухне кран должны чинить другие люди. Не говоря уж о том, что некоторые едут в такие места где телефон не берет. Но отключить телефон можно легко и безо всякого перемещения в пространстве.
С некоторым кокетством мои собеседники говорили, что в путешествии отдыхают от напряжённой работы, которой заняты каждодневно. Путевые впечатления вытесняют ужасы службы. Очень хорошо. Но отчего для этого вместо Ниццы не поехать на дачу? (Я оставляю внутри этих скобок вопрос о том, что и они, и я не мешки ворочали и не служили авиационными диспетчерами. Другая у нас была работа — и когда мы говорили «отдохнуть-отключиться», у нас должна была возникать некоторая неловкость). И на сетования: «На даче я включу компьютер и примусь за работу» надо отвечать, что можно оплатить санитара, что будет бить по рукам. Однако, слышавши рассказы этих людей о дальних странствиях и приблизительно представляя их географию, мне очень сомнительно, что там невозможно достать компьютер с Интернетом.
Я и сам ходил в кафе «Одеон», где пил кофе Джойс, и прислушивался к себе — не шевельнётся ли что.
Кроме сезонных миграций вспотевших людей с фотоаппаратами, есть ведь и одинокий честный обыватель, что на последнее купил билет и стоит посреди площади Святого Марка, оплёванный голубями.
В нём ничего не шевельнулось, но он уже готовится врать в своём дневнике.
Или, что ещё хуже, он насильно заставил себя ощутить приступ удовольствия.
Мотив путешествия в Северный Иран поесть икры — прекрасен.
А вот мотив поехать на неделю Болонья — Флоренция — Венеция, потому что так принято, совершенно не извинителен. Скажут, что многим физиологически требуется смена обстановки на незнакомую. Но им можно сменить режим дня. Так на дачу! Да мало ли — в конце концов, можно перетащить кровать в другую комнату. Зачем отправляться в странствие каким-нибудь Мак-Наббсом, чтобы истязать свою волю ежедневным бритьём холодной водой в неудобных условиях? Дешевле реализовать это, всё тем же способом — перекрыв стояк горячей воды, да и дело с концом.
Дело в личной ответственности — нужно ли нам, лично нам, идти к Моне Лизе?
Если мы надеемся на чудо — отросшие волосы, стук уже ненужных костылей, то ответ ясен.
Поэтому религиозные паломничества мне все казались парадоксально-рациональными.
Личная ответственность заключается именно в определении этой стратегии.
Профессионалы в этом смысле честны — их мотив не оспоришь, но вернёмся к рассуждению Гинзбург:
…Люди, вжившиеся — иногда бессознательно — в символику природы, равнодушны к перемене мест. В меру своих способностей они бесконечно возобновляют эстетический акт познания знакомой земли, все той же речки, — радостно узнавая вечные знаки, остро фиксируя новые приметы. Активной и страстной эстетической жизнью живут не мчащиеся и озирающиеся, но копающиеся в своем саду, но каждый год забрасывающие удочку в том же затоне.
Это стремительное движение вдоль жизни, выраженное физиологической символикой езды на больших скоростях, лентой пейзажа, струящейся в стекле. Это выход из привычных, давящих связей в поток столько раз воспетых безымянных дорог, чужих городов, ничьих номеров в гостинице — с их пустыми, звонкими ящиками, — напоминающих легкое дыхание, веселящую прозрачность первых дней начинающейся любви, когда нет в ней еще ни сожалений, ни страха, ни ответственности, ни человечности.
Поэтика путешествий располагает двумя методами. Один из них — рюкзак, костры, палатка или ночевка в машине, — когда неудобства и трудности становятся эстетическим фактом (дорожный романтизм); второй — странствия с комфортом и сервисом, суть которых в стремительности, в невесомости быта.
Роскошь и нищета, подобно искусству, создают ощутимость вещей. Комфорт — негативен; он только снимает косное сопротивление быта. Он любит вещи гладкие и обтекаемые и, в сущности, поглощает вещи, оставляя от них только нужные функции и результаты[98]
Гинзбург писала о сервисе, и это сервис курортного путешествия, но про сервис мне неинтересно. Это тема отдельная, хотя в последних словах заметок Гинзбург главная тема возвращается. Лидия Яковлевна заключает: «Путешествовать же, очевидно, нужно, потому что поезда и пароходы, гостиницы и дома отдыха — незаменимый микрокосм социологии быта»[99].
Самые удачные из книг о путешествиях те, что вызывают желание повторить путь, а потом создают традицию. Я таких знаю несколько — это рассказ Джойса о том, как по Дублину бежит маленький человек-неудачник, роман Булгакова, в котором неудачник бежит по Москве от Тверской до Остоженки. Другой неудачник едет в электричке «Москва-Петушки»… Говорят, у американцев аналогичное отношение к роману Керуака On the Road.
В России к путешествиям отношение особое — для русского человека это несколько опасное, чуть не героическое мероприятие. Не всякий высунет из дома нос по своей воле. Оттого путешествовать по страницам куда привычнее, чем путешествовать с книгой подмышкой. В некогда знаменитом романе «Альтист Данилов» весь сюжет повязан с Останкино, и ходят слухи, что местные жители прогуливаются по описанным маршрутам. Но это всё же не массовое явление. Количество путешественников из Петербурга в Москву обильно, но на запруженной трассе больше недовольства заторами, чем восторга культурных туристов.
Книги эти имеют разный вес, но путешествия — вообще вещь загадочная, и оттого странник всегда оказывается в положении купца, что отправился за Аленьким цветочком.
Когда пишут о путешествии, то вечно ошибаются — собираются сказать одно, а выходит другое.
Чудище превращается в принца и наоборот.
Джером К. Джером написал свою знаменитую книгу о странствии четверых мудрецов в утлом челне случайно. Он собирался создать путеводитель по Темзе — книгу с исторической подоплёкой. Джером отправился тогда в свадебное путешествие — ему было лет тридцать, его жене столько же. Он был счастлив и, вернувшись, придумал «Историю Темзы». Но путешествие уводило его в сторону, получился роман, а не путеводитель.
Потом он всё же вставил исторические и прочие детали.
Большую часть вставок издатель выкинул, но внимательный
