Какая-то большая так закрутила и непредсказуемо грубо понесла, что мне на мгновение сделалось не по себе. По галечному пляжу этого урбанизированного моря ходили торговцы всякими вкусностями вразнос. У каждого был забавный фирменный выкрик, и уже на второй день мы начали их узнавать. «Ха-ча-пури, гарачии хачапурии!» — кричала толстая армянка с такой отчаянной пронзительностью в голосе, и так эта пронзительность гармонично вплеталась в жар солнечных лучей, что казалось, будто она вместо сыра солнце положила в свои с причудливым названием пироги. «Сладкие трубочки! Вода! Барабули!» — вопит другая («что за барабули такие?», — думаешь, но встать не можешь, потому что нега, и потому что ведь страшно дорого же наверняка). «Домашнее вино!» — скромный худой седой мужчина, голос негромкий. А потом пройдёт какой-нибудь пузан с чем-то вроде: «Пива-пива-пиваааа-о», — и уж совсем рассмешит этим своим нисходящим «о» на конце. Но уже напекло и снова идёшь в волну. Выйдешь, уляжешься, а прямо над тобой снова проходит кто-то и голосит жёлто-пахуче: «Горячая кукуруза! Очень-очень горяааачая кукууу-руза!!».

В первый вечер мы сходили в банк и разменяли часть оставшихся долларов на рубли, позвонили с почты родителям. Купили тест, потому что у Алины была задержка несколько дней, и это немного тревожило. Отправились на рынок и закупили почему-то баклажанов к нашей тушёнке, которую планировалось есть в крымском походе, и фруктов. Купили и бутылку какого-то дурацкого вина. Вышли на море в другом месте, более просторном и людном. Алина расшалилась. Убежала на пирс, и там её, одетую, окатило волной. Я усадил её на гальку, закутал в спальник; открыли вино и пили из горла. Дождались, пока спустится солнце, фотографировались. И, как всегда, закатный шарик солнца выпрыгивал из ладони, — солнце не желало быть маленьким и подчинённым. Урбанизированное море под вспышку выглядело плоско и ненатурально, как фотообои. На набережной торговали всякими штуками с движущейся, как бы текущей подсветкой. Ходили вдоль моря детишки с этими игрушками и переливались зелёными, красными, белыми огоньками, как дети пришельцев какие-то. Пахло шашлыком. И этот вездесущий «…жара, июнь». Помню, года три до того, когда мы стояли на диком склоне с палатками рядом с Форосом, н…цы с детьми отправились ночью в город и вернулись эйфоричные, мол, ка́к там в городе у моря ночью хорошо! не то что у нас тут: волки на филинов воют, да Митяев под гитару бесконечный; меня эта их эйфория тронула, и я даже им поверил, но никуда не пошёл, ибо я был предан дикости и всегда не любил вторжение популярной музыки в звуки или тишину природы. И вот теперь я, со своей младой женой, оказался тут, на этом «н-м» празднике жизни. Пускай. Я не очень расстраивался. Было даже интересно, — все эти огоньки, праздно и сыто прогуливающиеся люди в нарядной, а не походной (в пятнах, костром воняющей) одежде, благоухание шашлыка и море, такое прирученное, домашнее, как ластящаяся кошка…

Но я не унимался. После ужина потащил жену смотреть на светлячков в воде. Я был почему-то уверен: раз они были в Крыму год назад в это же время, то и здесь и сейчас они должны быть непременно! Но их не было. Я расстроился. Вроде море одно, Чёрное. Неужели они, как волки в лесу, спрятались подальше от людей? Или там, под Судаком, действительно была «заповедная» зона, и тот егерь был прав, строжничая с нами? Эх. Но я искупался, в тёмной теплой воде, под звуки чего-то вроде «Тополиного пуха», доносящегося из кафешки. Алина не пошла в воду, было уже чуть прохладно. Мы проголодались и в той кафешке заказали горячих бутербродов.

Потом мы вернулись в нашу каморку. Алина пошла пи́сать на беременный тест. Принесла. Вторая полоса была бледная. Но она была…

Не помню, как и о чём мы потом говорили. Кажется, мне было чуть-чуть невсвоейтарелочно. Конечно, результат мог быть ошибочным, а неопределённость в таком вопросе мягко говоря нервирует. Но больше всего меня расстраивало то, что Алина выпила вина, да и не раз. И ещё, мы же применяли презервативы, а значит, — как я понял, — сперму занесло по назначению из того количества, что выделилось во время любовной игры до того как презерватив был надет, и сперма могла оказаться снаружи презерватива. Казалось бы, вопрос контрацепции прост до чрезвычайности, а и тут умные вроде бы люди так легко допускают проколы! Я не не хотел ребёнка. Напротив, хотел. Но ведь гораздо возвышенней и достойней было, если бы мы не предохранялись и ожидали его, а не вот так, в виде сюрприза… Но мы поговорили ровно. Если мы и обсуждали какие-то из этих недостойных и неблаговидных моментов, я никак не показал, что расстроен. Потом чувства мягко переключились на таинство, и стало где-то глубоко в сердце щекотно, приятно и волнительно. Даже горделиво (я стану отцом маленького человека). Мы обнялись и погладились. И легли. И, наверное, занимались любовью. А потом уснули до утра.

Я буду отцом… У нас с Алиной будет ребёнок. Это обнаружилось здесь и сейчас, в момент, так сказать, отсроченного медового месяца, в момент отдохновения от рабочей и бытовой суеты. Как некая кульминация уже сформировавшихся, созревших, прочных отношений, отношений переживших кое-какие бури и выстоявших. А стало быть, — это нечто закономерное и, в целом, ожидаемое. Хорошо, что я взял с собой Спока. До этого я читал на пляже какую-то неврологическую муть навроде сегментозависимых динамических стереотипов. Долой сегменты с их стереотипами! Ребёнок на носу, воспитывать его как-то надо!

Благодаря Вестницкой Ирине Ярославовне я уже достаточно хорошо был знаком с бардовской песней, и меня изрядно веселила «Человеческая комедия» на стихи О. Молоткова. В этой песенке было всего штук сто существительных, не больше 10 прилагательных и ни одного глагола; коротко рассказанная человеческая жизнь посредством набора простых слов через запятую. И там было три строфы: в первой детство, во второй — юность, в третьей — переход в «зрелость» с катастрофическим ускорением к последней строчке: «речи, памятник, ограда». Тогда меня песенка только потешала, особенно остроумно изображённое ускорение в третьей строфе; я не мог тогда знать, насколько всё это близко к реальности, и насколько это на самом деле не смешно. Я понимал тогда, что уже твёрдо вступил в эту злосчастную третью строфу, потому что вкусил и «кульмана», и «участка», и «плана по валу», и даже, вон, ребёнок намечается. Интересно, что третья строфа начиналась с благословенной строки: «отпуск, море, пароход», то есть как раз с того, где я сейчас находился