Она остановилась. И поняла. Ее стало трясти.

В то же мгновение ее окутал запах химикатов.

– Там может быть мой приятель, – сказала она одному из копов, с трудом дыша и прикрывая лицо рукой.

Тот сочувственно кивнул, но поднял руки со словами:

– Мэм, пожалуйста, отступите назад. Здесь разлились вредные вещества.

Джоди отступила. И посмотрела в кювет. Грузовик. Лужа химикатов. Раздавленные упаковки. Половина Майло. Красные и синие огни. Она думала о множестве вещей, которые могли бы случиться и не случились, и что будет со всем этим теперь. Взглянув под ноги, она заметила, что забыла надеть туфли. Босиком. На асфальте. Ее все равно не пустили бы в «Пицца Хат», подумала она.

Майло очнулся наполовину в воде. Как прибитое к берегу дохлое животное.

Какое-то время все было прекрасно. Запах земли, травы и полевых цветов, освежающая кожу вода. После, как всегда, нахлынули воспоминания. Шепот, перерастающий в рев, так что Майло едва не стошнило. Память еще хранила во всех подробностях опрокинувшийся грузовик, разрезанное надвое тело и агонию в луже разлившихся химикатов.

Воспоминание схлынуло, оставив след в его безумных глазах. Уступив место другим, о том, что он делал, вроде стрельбы в людей. И что мог бы сделать, если бы не авария…

Майло судорожно перевернулся на бок, и его вырвало на семейство одуванчиков. Его всего трясло.

Подобное состояние было не в новинку. С опытом множества жизней, не все из которых были праведными, он убедился, как плохие поступки проникают в душу. Если совершаешь злодейства, в Загробной Жизни тебя ждет адское похмелье. Шелест шагов по мягкой траве. Майло вздрогнул. Не поднимая глаз, он сплюнул, прокашлялся и сказал:

– Ну.

– В самом деле, – ответил некто. – Ну?

И это была не Сюзи.

Подбежал кот, потерся о его лицо носом и направился дальше.

В наряде, который носят разве что на похоронах, перед ним возвышалась хмурая Няня.

– И как, – спросила она, скрестив руки, – все прошло в этот раз?

Несколько секунд Майло приводил мысли в порядок.

– Едва не стал убийцей, – сказал он, пожав плечами. – Наверное, стал бы.

Няня поджала губы. Но когда заговорила, Майло поразил ее ласковый тон.

– Ты делаешь успехи, – сказала она. – Пока мне нечего добавить. Идем домой.

Протянув руку, на удивление сильную, она помогла ему подняться. Он постоял с минуту, пошатываясь, и они направились вдоль берега.

– Не вызывает сомнений, – выдавил Майло, останавливаясь, чтобы еще раз поблевать, – что в этот раз я не стал частью Сверхдуши.

– О, так ты заметил?

Они перешли мост и оказались в городе. Миновали дорогие кварталы. Предместья.

– И думал, – сказал Майло, – что придется возродиться глистом.

– Не ной.

– Но я ничего не совершил.

Няня остановилась. Крепко взяла его за локоть и развернула лицом к себе.

– Иногда, – сказала она, – ценность жизни заключается в тех вещах, что не были сделаны. Представь, если бы Гитлер не поддался внутреннему голосу и всю жизнь разводил бы пчел. Что за славная жизнь.

Майло постарался представить.

– От возвращения глистом, – продолжила Няня, – тебя уберегло то, что ты направил грузовик в кювет. Довольно и этого. Ты не достиг совершенства и не заслужил наград. А теперь тихо. Мы пришли.

Они оказались посреди старой парковки для трейлеров, перед ржавым вагончиком Эйрстрим с выбитыми стеклами. Сбоку примыкала гора пустых пивных банок, скопившихся лет за тридцать.

– Дом, милый дом, – сказала Няня.

– Мммм, – сказал Майло, зачарованный россыпью пивных банок.

В данный момент они занимали все его мысли.

* * *

Внутренняя обстановка вагончика соответствовала. Покрытый пятнами стул, облупившиеся стены и запах – смесь потных ног и банановой кожуры.

Майло все это не смутило. Он направился прямиком в спальню, где рухнул на сырой матрас и отключился. Шло время. Он плохо спал, просыпаясь от малейшего шума – пролетевшей птицы или упавшего на пивные банки листа. Пытался накрыть голову заплесневелой подушкой, но и это не помогало. Не потому, что ему мешал свет, звуки или что-то еще. Дело было в Сюзи. Не смей об этом думать! – воззвал участок его мозга.

В прошлый раз, в пустыне, он прислушался к этим предупреждениям, но сейчас отшвырнул их прочь. Восемь тысяч лет он просыпался у реки, где рядом была Сюзи, и все шло прекрасно. Теперь полный отстой.

Он мог ощущать ее очертания возле себя, как если бы она лежала рядом. Понятно, пришлось бы смотаться купить чистые простыни, разбрызгать какой-нибудь Загробный освежитель. Они занялись бы любовью, потом поболтали бы. Майло заорал в подушку, забив рот плесенью.

Они влюбились в один из таких дней. Когда он умер в сто первый раз.

Его первые сто жизней они просто были друзьями. Вели долгие беседы, смотрели вместе телевизор. Обменивались книжками и спорили из-за десертов.

– Я возьму у тебя кусочек, – говорила она, не заказывая для себя.

– Нет, не возьмешь, – отвечал Майло, и он не шутил. Он не позволял прикасаться к своей еде. Как большой любитель поесть, он всегда предпочитал полную тарелку. И заставлял ее заказывать отдельно. У друзей это в порядке вещей.

Но потом все изменилось.

Как-то раз Майло досталась одна из малопримечательных земных жизней – шотландского негодяя, воровавшего овец, по имени Эндрю Майло Маклеод. Шериф изловил его, скрутил за спиной руки и занялся приготовлениями к казни.

Майло обозревал окрестные горы, туман и думал о разных вещах. Возможно, у него получится освободить руки и сбежать. Он размышлял, есть ли у него шансы попасть на небеса, а еще о том, что слишком мало женщин знал. И о лорде Доннеле, владельце этих земель и украденных овец, которому желал такой оспы, чтобы все его причиндалы превратились в швейцарский сыр. Такие мысли проносились у него в голове, когда бледная женщина в черном платье возникла перед ним и сказала:

– Решай, Майло, чего ты хочешь.

Он тряхнул головой, подмигнул ей и ответил:

– Что ж, красотка, тогда поцелуй меня.

Это ей, похоже, понравилось. И она его поцеловала. От души. Так что голова пошла кругом, и терять ее уже совсем не хотелось. Он хотел было просить ее помочь встать, чтобы бежать. В лес, а там…

Но она шагнула в сторону, освобождая место шерифу, который теперь наточил свой двуручный меч. На его поясе болталась связка человеческих ушей – вот настолько был он свиреп.