Лакей выдвинул для нее обтянутый желтым шелком стул, тут же задвинув его обратно, едва она села. Теперь, заняв свое место, Этта увидела, что расположение гостей весьма демократично: царь мог легко видеть всех и обратиться к любому за столом, отчего вечер в самом деле мог показаться тихим семейным ужином.

А потом начался тщательно выверенный балет монаршей трапезы. Этте налили супу, на мелкой тарелке рядом материализовались пирожки с мясом. Девушка скользнула взглядом на отца, который поглядывал на царя. Когда тот проглотил первую ложку, приступил к еде и Генри, и следом за ним Этта. В Сан-Франциско она перехватила кусок хлеба и немного фруктов в гостинице, где они переодевались, но и близко не ела ничего столь же насыщающего, как густой суп-пюре, или столь же теплого, как пирожки.

– Скажите мне, – обратился Генри к давящей тишине, – как поживает ваша супруга, ваше императорское величество? Ей нездоровилось в мой прошлый визит, и я сожалею, что не имел возможности увидеться с нею.

– Ей значительно лучше, благодарю вас, – ответил Николай II. – Она наслаждается пребыванием в загородной резиденции, и я счастлив видеть ее столь довольной.

– Весьма рад, – заметил Генри.

Покончив с первым блюдом, Генри положил ложку на тарелку, а руки – на колени. В ту же секунду один из официантов заменил прибор и тарелку. Уинифред сделала то же самое, и, словно по волшебству – или, по крайней мере, великолепно отрепетировано – другой официант подскочил к ней.

Этта повторила их действия и в очередной раз поразилась скорости, с которой исчезли ее суповая миска и маленькая тарелочка; удивило ее и то, что к каждому участнику ужина приставлен собственный официант. Царский лакей оказался весьма преклонного возраста и сгибался под весом тяжелого подноса. Этту тронуло, как царь незаметно поддержал трясущуюся руку старика, пока тот наполнял его бокал.

Официанты Уинифред и Дженкинса перекинулись взглядами через стол – молодые и крепкие по сравнению со слугой, приставленным к Этте. Он выглядел так, словно вот-вот разболеется окончательно. На его бледном лбу выступили градины пота, когда он уносил очередной поднос.

Следующим блюдом была рыба – двинская стерлядь в шампанском, от которой Уинифред пришла в такой преувеличенный восторг, что Этте стало за нее стыдно. Затем настал черед курицы в столь пряном соусе, что Этта не могла разобрать приправы, и – коль скоро мяса явно не хватало – ветчины. К каждой перемене блюд подавали новое вино, его было так много, что Уинифред начала клевать носом, а Этте пришлось перейти на минеральную воду, чтобы не сползти со стула.

«А еще пираткой называлась, – подумала она. – Не может выдержать нескольких бокалов вина».

Этта еще ковыряла ветчину, когда Николай опустошил тарелку. Очевидно, здесь действовало еще одно негласное правило: как только царь наелся, наелись и вы, что бы ни оставалось на вашей тарелке. Этта обнаружила перед собой чистую скатерть, не успев вынуть вилку изо рта.

– Персиковый десерт, мой любимый! – проворковала Уинифред, увидев вплывающую в зал следующую порцию маленьких тарелочек. Желе, мороженое, десерты – Этта опасалась, что, съешь она еще хоть кусочек, ее затошнит. Приставленному к ней слуге, кажется, уже стало совсем нехорошо: у него тряслись руки, когда он ставил последнюю тарелку перед нею, да так, что фарфор звякнул о стол. Этта могла поклясться, что почувствовала каплю пота, упавшую на ее обнаженную шею. Она поглядела на Генри, который, прищурившись, следил глазами за официантом. Девушка чувствовала, что ее пульс скачет стаккато.

– Я помню, – улыбнулся царь. – Уверен: найти персики в это время года было нелегко, но ваша радостная улыбка стоит любых усилий.

Официант Этты наконец-то покинул комнату, и на его место заступил новый. Подойдя к серванту, он извлек бутылку вина из ведерка со льдом. На вид она ничем не отличалась от остальных – с тем же вензелем Николая II и имперским орлом, вот только, поворачиваясь к столу, официант держал ее за горлышко, а не за основание.

– Вы слишком добры, – вспыхнула Уинифред. – Не сомневаюсь: это было…

Дженкинс вскочил со своего стула:

– Айрон…

Миг назад Этта сидела на стуле, а в следующий уже падала на спину, сбитая могучей рукой Генри. За секунду до того, как удариться об пол, девушка успела увидеть, что официант вскинул бутылку и бросил на стол, между царем и Уинифред, успев выкрикнуть три слова по-русски:

– Da zdravstvuyet revolyuziya!

Генри навалился на нее всем весом, выбивая воздух из легких. Стены и потолок закружились, меняя цвета, словно их смывало дождем. Время задрожало, сотрясаемое силой наступающих перемен. С ревом, от которого лопались барабанные перепонки, воздух толкнула горячая взрывная волна, и пол под ними растворился.

Пламя выхватило длинное лезвие ножа, который Римус держал наизготовку, но лицо старика оставалось в тени. Единственным звуком в комнате, перекрывающим треск огня, было прерывистое дыхание Николаса.

Наконец Римус произнес тихим дрожащим голосом:

– Вы должны понять… Нам некуда идти… Это единственный способ.

– Единственный способ чего? – требовательно поинтересовался Николас. Взглянув на Софию, которая все еще сидела за столом, уткнувшись лицом в ладони, он прошипел: – Просыпайся, а?

– Выжить. Никто из нас не может выжить без защиты Сайруса, без родни или милости. Нет места, где бы он нас не нашел, и где бы Терны не попытались убить нас за то, что мы их предали. Он нужен нам. Мне нужно, чтобы он снова мне поверил…

– София, – снова прошипел Николас. – Мы уходим.

– Ты, видимо, насколько ему нужен, – проговорил Римус, пытаясь распрямиться, – что гонец дошел даже до нас, суля награду. Так мы вернем его милость.

– А все, что вы наговорили тут о свободе, о том, что сбежали от него подальше… почему это не может оказаться правдой? Почему бы вам не убежать вместе с нами?

– Ничего не получится, ничего не получится… – немощь старика сделала свое дело: Николас не видел в нем серьезной угрозы, зная, что с легкостью одолеет. Получается, его провели уже дважды. Омерзение охватило его. Существует ли предел человеческой низости? Каждый следующий путешественник оказывался корыстнее предыдущего.

– Так Фицхью отправился за кавалерией?

Лопни его глаза. У них с Софией не получится вернуться к проходу на воде, но он мог бы найти другой, о котором говорил Римус, если она просто… Николас обернулся на звук первого натужного вздоха. София отшатнулась от стола с хриплым кашлем, ее руки, словно сведенные судорогой, вцепились в край.

– В чем дело? София?

– Не… – выдохнула она, – не чувствую ног.

Николас обернулся к старику, так быстро вытащив меч, что тот загудел, рассекая воздух.

– Что вы сделали?