— Какая трагедия, правда? — хриплым от слез голосом спрашивает Рут.

Я молча киваю.

— Это случилось два года назад. Бедный Нил. Бедный Эли, — говорит Рут, сжимая мне руку.

— Бедная Сара, — говорю я, и Рут с ужасом смотрит на меня.

— Господи, какая же я мерзавка, — рыдая, говорит Рут и прячет лицо в ладонях.

— Перестань, ты вовсе не мерзавка, — говорю я и обнимаю ее, а она рыдает у меня на плече. Карлос подбирается к матери и кладет голову ей на колени. Потом обнимает ее за ноги и морщит лобик, давая понять, что горе матери — это и его горе.

Я учу Рут печь ругелах: гвоздика, грецкий орех, шоколад и абрикосы, — заодно с печеньем манделах и штруделем. Днем, когда дети спят, мы достаем какую-нибудь из тетрадок миссис Фавиш и один за другим воплощаем рецепты в жизнь, методично заворачивая результаты трудов в пищевую фольгу и полиэтилен и складывая их в морозильник, где они будут находиться до прихода Великого Дня. Сначала Рут старается изо всех сил: она тщательно изучает рецепты и даже проявляет научный интерес к некоторым секретам выпечки. Почему яйца непременно должны быть комнатной температуры, почему в одном случае масло должно быть размягченным, а в другом — твердым. Однако уже после первого занятия Рут заметно скучнеет и выражает восхищение людьми, которые добровольно соглашаются тратить время на утомительную возню с продуктами, вместо того чтобы спокойно купить то же самое в магазине, причем всего за несколько баксов.

— В двух шагах отсюда есть пекарня, в которой продают домашний хлеб! Почему бы не купить его там? — спрашивает она, когда я говорю, что в следующий раз мы будем учиться печь хлеб. — К тому же у меня руки устали, — жалуется Рут, показывая мне свой бицепс.

— Сильные руки — это очень красиво, ты не находишь? — спрашиваю я и, закатав рукав, демонстрирую ей свою руку.

За годы перетаскивания тяжелых сковородок и ящиков с продуктами, возни с тестом верхняя часть моего тела сделалась упругой и мускулистой без всяких спортзалов. Рут трогает мою руку пальцем и пожимает плечами. Когда же я сама нажимаю пальцем на бицепс, то с удивлением обнаруживаю, что он стал мягким, как тесто для хлеба, который мы собираемся печь, — кажется, пришло время и мне присоединиться к спортивному братству.

Между нашими с Рут кулинарными занятиями я всю неделю перетряхиваю коробки и бумаги в поисках подходящего материала для Энид Максвелл. Я открываю каждую коробку и роюсь в кипах старых бумаг, большая часть которых валяется по всему чердаку. Наконец в старом журнале я нахожу одну из своих работ, но, прочитав ее, убеждаюсь, что Энид она совершенно не понравится. Кстати, она не понравилась даже моему преподавателю — за эту статью я получила всего лишь четверку с минусом.

Нет, здесь нужно что-то совершенно новое, такое, что могло бы произвести впечатление, я должна блеснуть не только своими литературными способностями, но и утонченным вкусом, умением блестяще анализировать блюда. Интересно, получится у меня или нет?

Оказывается, это очень трудно. Впустую просидев полдня перед отцовским компьютером в ожидании вдохновения, я сдаюсь. Решив, что вдохновить меня сможет какой-нибудь новый рецепт, я два часа просматриваю свои поваренные книги. Наткнувшись на «Карибскую кухню», я вспоминаю о статье, которую прочитала в «Пост-газет» пару недель назад — ту самую, автора которой я сочла полным дилетантом. Выйдя на сайт газеты, я нахожу то, что мне нужно: Карибское бистро «Коко».

Конечно, с моей стороны это наглость — ставить под сомнение слова маститого автора, ведь ресторан уже упоминался в обзоре и получил не слишком высокую оценку. И все же, если у меня получится, я сумею привлечь к себе внимание Энид.

Решив немного поразвлечься, а заодно и проверить профессионализм персонала (маленькие дети — настоящее испытание для официантов), я предлагаю Рут пойти поесть в «Коко», взяв с собой детей. Однако, когда я приезжаю забирать Хлою, одного взгляда на унылое лицо Рут достаточно, чтобы понять — уговорить ее будет нелегко.

— Слушай, сейчас всего лишь половина шестого. Обещаю, к восьми мы уже будем дома. Я угощаю, идет?

Рут опускает плечи и дарит мне взгляд, в котором можно прочесть: «Я слишком устала, чтобы куда-то идти».

— Мне так хотелось поскорее накормить Карлоса и уложить его спать, — говорит она.

— Незнакомое место, незнакомая еда — для него это будет отличной встряской. Как только вы вернетесь домой, он уснет без задних ног.

Рут смеется.

— Зато мне никаких встрясок не нужно. К тому же я всегда считала, что ресторанные критики не любят привлекать к себе внимание. Они сидят тихо, как мыши. Если мы придем в ресторан с Карлосом, ты незамеченной точно не останешься. Тебя там запомнят надолго.

По пути домой я звоню Ричарду. Он берет трубку в тот момент, когда включается автоответчик, и говорит, перекрикивая запись, что как раз собирался уходить.

— О, отлично, рада, что застала тебя. Слушай, ты не хочешь пообедать в ресторане с двумя роскошными женщинами? Мы с Хлоей хотим опробовать новое карибское бистро, правда, у меня там еще одно дельце. Ну как?

Ричард не отвечает, но в трубке слышно, как его кто-то окликает.

— Понимаешь, — помолчав, говорит он, — я вообще-то уже иду ужинать. Сегодня не получится. Может быть, как-нибудь потом? Я тебе позвоню.

Ричард не похож сам на себя. Мало того, что куда-то пропала его экспансивность, но он даже пропустил мимо ушей замечание по поводу некоего дельца. Видимо, у него свидание, и, судя по голосу, все складывается не слишком удачно. Я вспоминаю его таинственную фразу о том, что нечего портить день разговорами о его сердечных делах, но, зная Ричарда как человека скрытного и не склонного распространяться о своих любовных связях, понимаю, что задавать вопросы бесполезно.

На следующее утро я беру Хлою и выхожу из дома пораньше, чтобы сначала сделать на Стрипе необходимые покупки, а потом пообедать в «Коко». Мы заходим к Бруно, чтобы выпить кофе с бискотти, и немного задерживаемся, поскольку время ланча еще не наступило. Сегодня Бруно на месте — он сидит на высоком табурете в дальнем углу кафе, склонившись над огромной керамической посудиной с тестом. Его волосы стали совсем белыми, нос и уши как будто увеличились, а тело, наоборот, как-то сморщилось и уменьшилось в размерах. Костяшки пальцев стали узловатыми, сами пальцы скрючены артритом, тело бьет мелкая дрожь. Лицо старика ничего не выражает — такое лицо бывает у человека, привыкшего терпеть боль.

Когда мы вошли в кафе, я встала возле прилавка, надеясь, что Бруно меня заметит. Он действительно меня заметил и даже улыбнулся мне и Хлое, но, взглянув в его мутные глаза, я поняла, что он меня не вспомнит, даже если я представлюсь. Тяжелой работой занимается его сын, а может быть, внук. Я смотрю, как молодой человек забирает посудину у Бруно, одним движением переворачивает над столом, отскребает от стенок тесто и присыпает его мукой. Затем смотрит, как Бруно медленно погружает руки в тесто. Наверное, парень думает, что сам сделал бы это быстрее и лучше. В конце концов он улыбается и хлопает Бруно по плечу, отчего в воздух поднимается мучное облачко.