Итальянская свадьба - Ники Пеллегрино

Моим родителям с благодарностью за любовь, еду и рассказы

Это совсем несложно. Зачем тебе вообще нужен рецепт? Вы, дочки, помогали мне у плиты, когда были еще совсем маленькие. Сначала тебе надо приготовить неаполитанский соус. Что значит — ты не знаешь как? С ума сойти! Что ж, так и быть, я тебе объясню. Вот что тебе понадобится:

2 баклажана

1 луковица

1 баночка пассаты[1]

2 яйца

пшеничная мука

соль

перец

свежий базилик

много-много тертого пармезана

немного тертой моцареллы

оливковое масло

растительное масло

Так это блюдо готовлю я. Понятное дело, делаю это лучше всех. Сначала тебе надо нарезать баклажаны кружочками — не слишком толсто, но и не слишком тонко. Присыпь их солью и сложи на часок в дуршлаг, чтобы стек сок. Затем смой соль холодной водой и промокни влагу чистой салфеткой.

А теперь приготовь неаполитанский соус. Тонко порежь луковицу, немного обжарь ее в оливковом масле, а затем вылей в сковороду баночку пассаты. Добавь базилика, немного соли и перца и туши на медленном огне в течение двадцати минут. Как чудесно пахнет у тебя на кухне, а?

Затем взбей яйца с щепоткой соли и перца. Обваляй кружочки баклажанов с двух сторон в муке, затем во взбитом яйце, потом обжарь в растительном масле до золотистой корочки. Mannagia chi te muort[2], вы теперь вечно жалеете масло. Надо уметь правильно налить его из бутылки, а не просто накапать на сковородку.

Выложи обжаренные баклажаны в плоскую форму для запекания — четыре слоя, не больше, смазывая каждый слой неаполитанским соусом и обильно посыпая тертым пармезаном. Сверху слегка присыпь моцареллой и выпекай в течение двадцати минут при температуре 150 градусов.

(Да, да, знаю, два баклажана — это многовато, но кто сможет устоять и не схватить кусочек-другой с пылу с жару?)

Примечание Адолораты: Папа, я просто не могу в это поверить! Неудивительно, что у тебя такой высокий холестерин.

В углу мансарды Пьеты стоял манекен. Платье, которое она на него надела, было всего лишь предварительным образцом, сметанным из дешевого ситца, но Пьета уже видела, что у нее получится. Изящная вышивка бисером, ниспадающий шлейф, кушак на талии — нечто бесподобное.

Такие дни Пьета любила больше всего. Когда и у невесты, и у платья впереди сияющее будущее. Позднее придут разочарования, а то и печали. Но эти дни, когда существовал только набросок платья и вся его красота таилась в воображении Пьеты, были для нее самым лучшим временем.

Как правило, представление о платье складывалось у Пьеты гораздо быстрее, чем о самой невесте. К концу первой беседы с заказчицей Пьета уже понимала, во что она превратит рулоны кружева, тюля и шелка. Это потом, во время бесконечных примерок, она подчинит невесту своей воле, но сделает это так мягко и убедительно, что в большинстве случаев та будет уверена, что идея принадлежала ей самой. Забудьте о цветочке из тафты на бедре; уберите краешек носового платка. Да-да, вот так, вы же именно этого хотели.

А потом, во время заключительной примерки, когда невеста будет стоять в Зеркальном зале и они наденут ей на ноги туфельки, а на голову накинут вуаль, Пьете, как обычно, взгрустнется. Она отпускает свое творение в мир, и кто знает, как сложится судьба этого платья — и женщины, которая его наденет. Ведь в мире существуют вещи намного печальнее, чем порванные кружева и запачканный подол, — Пьета хорошо это знала.

Однако это платье, наброшенное на манекен в ее комнате, — совсем другое. Оно гораздо важнее всех ее прежних творений, и с ним будет куда тяжелей расставаться. Пьета села на постели, опершись на подушки, и внимательно осмотрела образец. Незамысловатой на первый взгляд вещи суждено превратиться в свадебный наряд ее младшей сестры, и все должно получиться безупречно.

Пьета услышала, как отворилась и затворилась дверь, а затем кто-то стал подниматься вверх по деревянной лестнице. Она удивилась. Кто бы это мог быть? Ее сестра Адолората, поглощенная многочисленными планами на будущее и не сумевшая заснуть от возбуждения? Или мама? Она отправилась в постель несколько часов назад, но теперь, возможно, проснулась и вспомнила, что забыла принять одну из тех пилюль или снадобий, без которых она сейчас и дня прожить не может.

Шаги стали тяжелей, затем послышались другие звуки — грохот сковородок и звон посуды в кухонных шкафах. Тогда это не иначе как ее папа Беппи. Он слишком беспокойный, его разум и тело постоянно бодрствуют, так что у него не получается проспать всю ночь до утра. И конечно, он сразу отправляется на кухню, где же еще ему быть? Утром, когда Пьета спустится вниз, чтобы выпить первую чашку крепкого черного кофе, ее там будут ждать только что изготовленные макароны — или другой вид чудесной домашней пасты, — разложенные сушиться на кухонном столе, а может, сотейник с тушеным мясом в томатном соусе.

Будто у них дома и без того мало еды. На буфетных полках лежали пучки бережно высушенной пасты, завернутые в кухонные полотенца. В недрах морозильной камеры прятались аккуратно подписанные матерью контейнеры с его супами и соусами. И все равно Беппи продолжал самозабвенно стряпать.

Пьете нравилась его стряпня, но еды всегда было слишком много. Иногда она мечтала уехать из их большого четырехэтажного дома, в котором они обитали все вчетвером, и поселиться отдельно, и готовить тоже самой. Лучше пусть на обед у нее будет какой-нибудь незамысловатый свекольный суп да кусочек бекона, но съеденные в тишине и покое, вместо этих гигантских порций, поглощаемых в шуме и суете, сопровождавших все, что затевал папа.

Пьета зевнула и бросила последний взгляд на манекен. Мысленно она слегка поправила ворот и расширила линию плеча. Затем выключила свет, укуталась одеялом, закрыла глаза и через несколько минут уже крепко спала.

Наутро, когда Пьета спустилась вниз, кухня выглядела именно так, как она и ожидала. Один конец длинного стола из соснового дерева сплошь покрывали желтые ленточки феттучини, присыпанные мукой. На другом конце лежали листочки теста для лазаньи, а в центре, где еще оставался крошечный кусочек свободного пространства, ее мать, Кэтрин, поставила тарелку с хлопьями и кружку чая.

Бледная и изможденная, с седеющими волосами, собранными в тугой узел, Кэтрин, завернувшись в цветастый халат, равнодушно черпала ложкой хлопья и отправляла их в рот.