Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Созвучное наблюдение – в письме Мифтахутдинову: «В печали созревают необходимые решения, которые потом уже не надо исправлять».
1975-й, Ольге Гуссаковской
Несмотря на пьянство это осточертевшее, зима у меня прошла как-то удачно…
Очевидно, алкогольная неумеренность сыграла свою роль в раннем уходе Куваева. Но только ли она?
Олег, вероятно, смолоду имел проблемы с сердечно-сосудистой системой, но при этом много занимался спортом, в студенчестве выигрывал лыжные гонки, да и потом всю недлинную жизнь лазил по горам, ходил по тундре с рюкзаком, сплавлялся по диким рекам…
Борис Седов подтверждает: «Он был лыжник, на сердце никогда не жаловался, крепкий был».
Со временем освоил и горные лыжи. Легендарному альпинисту и шерпу Михаилу Хергиани (о нём писали и пели Высоцкий, Евтушенко, Визбор…) Куваев, как уже упоминалось, посвятил рассказ «Устремляясь в гибельные выси». Их познакомила в Терсколе Галина, сестра Олега. Хергиани учил Куваева своим приёмам. «Когда склон крут и тебе страшно, надо ещё больше падать на носки лыж, ломая страх, – и будет нормально. До сих пор не знаю, насколько правилен этот принцип с точки зрения горнолыжной техники, но мне он помог», – вспоминал Куваев уроки Хергиани.
Юрий Васильев: «Никаких спортивных разрядов у Олега не было, хотя я думаю, что если бы он захотел, то наверняка имел бы всякие знаки и призы. Спорт он любил как-то очень естественно. Сядет на велосипед, два часа кряду гоняет по просёлкам, весь пыльный, разгорячённый – и доволен. Доволен, что дыхание у него ровное, сердце бьётся спокойно. Он любил быть здоровым. Гордился, что может таскать тяжёлый рюкзак с утра до вечера, может выкупаться в тундровой протоке на исходе осени, когда даже у полярных гусей от холода мурашки по коже бегут».
Владимир Курбатов: «Физически выше среднего здоровый человек».
Виктор Смирнов: «Он казался несокрушимым здоровяком. Врачи сказали потом, что сердце и сосуды оказались у него хрупкими, совершенно изношенными…»
Светлана Гринь, последняя женщина, с которой встречался писатель, вспоминала: сложен Олег был атлетически, хотя это не сразу бросалось в глаза. «Широкие плечи, узкие бёдра, талия… Ноги и руки по-мужски сильные, по-спортивному накачаны». По утрам – гантели и штанга, в 17:00 – йога и стояние на голове. В десять вечера – бег в толстом свитере, который потом хоть выжимай. Невысокий, 70 килограмм веса, бесшумно и легко прыгал на скакалке. Походка – лёгкая, стремительная, бесшумная.
Дмитрий Куваев: «Не помню Олега нездоровым, он всё время был в спорте. Быстро бегал между деревьями (ему понравилось наше горнолыжное упражнение), резинку растягивал, ходил по горам. Гантели у Олега были лёгкие – на скорость и выносливость, не на рельеф… Раз заглянул в замочную скважину – он стоит на голове. Говорю: пойдём на велосипедах кататься. Он: „Изыди!“»
Йога не раз упоминается в поздних рассказах Куваева, да и в письмах он в шутку именовал себя «ёгом».
Георгий Бартишвили: «Очень здоровый был мужик, спортсмен. Скорее всего, давление было… Нервная система, от нервов всё».
Дмитрий Куваев: «У меня давление, как и у мамы. У Олега, наверное, тоже было…»
Осенью 1974 года – за полгода до смерти – Куваев прошёл пешком из Приэльбрусья в Сванетию: «Вспомнил юность, влез в рюкзак и пошёл… в Сванетию пешком через перевал Донгуз-Орун. Сопровождали меня два альпиниста – мастера спорта (вероятно, известные братья Кахиани. – Примеч. авт.). Один эдак впереди, а один эдак сзади. Ну, к концу дороги альпинисты с удивлением, а я с типично куваевским тщеславием пришли к выводу, что середний бывший геолог середнему мастеру спорта не уступает, а могёт и показать, если надо».
Физическая крепость сочеталась в Куваеве с серьёзными проблемами и «нервного», и сердечно-сосудистого характера, но о его недугах многие не подозревали. В этом Куваев близок Владимиру Арсеньеву, до последних дней ходившему в тяжёлые экспедиции с инвалидностью и целым рядом болезней (о чём мало кто знал). И ещё – Джеку Лондону, который считался символом красоты и здоровья, хотя с юности имел «убитые» почки и умер в сорок лет.
В 1963 году, не достигнув и тридцати, Куваев пишет с острова Врангеля Негребецким: «Что-то барахлит ноне сердце. Ходил на днях на пик Берри. Глотал валидол».
1966-й, Галине Куваевой
Бессонница меня сожрала, ну хоть на стенку лезь. Правда, на сей раз мысль о самоубийстве в голову не приходила. Снотворное я пить не хотел… потом стал его принимать, не помогает ни черта. Пробовал пить вино – ещё хуже.
Как-то он принял за ночь семь таблеток, пошёл к невропатологу, та проверила «нервные системы» и «в ужас пришла».
1967-й, Борису Ильинскому
После новогоднего «веселья» стряслась со мной чуть ли не катастрофа. Вынужден был пойти к врачу. Оказалось кошмарное мозговое давление и обычное тоже. Хожу сейчас на укольчики ежедневно. Сказали, что в следующий раз или через раз меня в такой ситуации запросто хлопнет паралич.
Отправляли лечиться – он, естественно, плюнул…
1969-й, Ольге Гуссаковской
Разболелся я что-то, как никогда… Живот у меня болит, говорят, в ём язва, черепушка не соображает, ибо в ей спазмы и давление, а душа болит, потому что надоела мне вся эта нелепость собственной жизни…
1972-й, Светлане Гринь
Не спал сегодня всю ночь, она, родимая, бессонница… Снотворное у меня есть всякое (просто сегодня почему-то не подействовало).
Когда в 1963 году на острове Врангеля Олег схватил воспаление лёгких, его направили на рентген, заподозрив туберкулёз. «Все эти бредни насчет туберкулёза, как и следовало ожидать, оказались плешью. По заключению врача, для взрослого слона мои лёгкие не годятся, но для маленького слонёнка вполне подойдут, – писал он потом. – Есть расширение сердца – видимо, от злоупотребления трубкой и крепким чаем. Ну, лет на двадцать ещё хватит».
Хватило только на двенадцать.
Куваевский magnum opus – «Территория» – о геологической работе. Но не только о ней (как и геология – наука не только о Земле), а о человеке, его месте в мире, способе жить. Вот как характеризовал книгу сам автор: «Внешне – это история открытия золотоносной провинции. Но сие сугубо внешне. С равным успехом можно было писать о каменном угле, участке леса для разработки и т. д. Внутренне же – это история о людях, для которых работа стала религией. Со всеми вытекающими отсюда последствиями: кодексом порядочности, жёсткостью, максимализмом и божьим светом в душе. В принципе каждый уважающий себя геолог относится к своей профессии как к символу веры».
В 1968-м Куваев записал: «Радио всё говорит и говорит об убитом Кинге[17]… Видно, крупно стосковалось человечество по героям». Сам Куваев героев видел на Севере: «Я свято верю, что открыватели Колымы и Чукотки были люди особой формации и именно они могут и должны служить примером для „кислого“ молодого поколения нашего времени». Или: «Люди, делавшие Чукотку и Колыму, были всё-таки полубогами… И, прожив пять лет в этой б…ской Москве среди всей этой никчёмной литературной, журналистской и киношной публики, я в этом утверждаюсь… Есть разного размера акулы и акулки, маленькие наполеончики из картона, хилые псевдогении либо бессильные маразматики типа Машки-битницы. Личностей нет».
