звеня хрусталём и серебром.

– Может, где-то ещё у тебя есть острые клыки? – прошептал Ольгир, трогая большим пальцем остриё иглы фибулы. Затем он бросил её на пол. – Лучше скажи сейчас, пока не поздно.

– Отпусти, – выдохнула Ингрид. – Это ты зверь. У меня нет клыков.

Ольгир коротко рассмеялся. Губа его дёрнулась в попытке изобразить ухмылку.

– Говоришь, я зверь?

Ингрид извернулась, приподнялась на кровати, схватилась руками за его ладонь, что всё ещё крепко держала её за волосы, заглянула Ольгиру прямо в глаза. Глухая чернота виделась сейчас на месте очей – дрожащая тень лежала на его лице. Но Ингрид показалось, что эта тьма сидит даже глубже – она пожирала Ольгира изнутри. Он был чем-то болен.

Ольгир снова коснулся её голой шеи, поглаживая укусы, синими пятнами темнеющие на коже, сначала пальцами, а после – сухими губами.

– Если ты ещё раз так назовёшь меня, я удушу тебя твоей же косой, троллья принцесса.

Он погладил её волосы, разбросанные по мехам и подушкам. Ингрид всем телом чувствовала, как в нём клокочет злость вперемешку с плотским желанием. Что так разозлило его, когда он ушёл?

– Твоей прекрасной косой…

– Волк остаётся волком, в какие бы одежды его ни рядили, как бы хорошо его ни кормили, – произнесла она, и слова эти сыпались, как орехи, звонко стуча.

– Заткнись! – он рявкнул так громко, что зазвенело в ушах.

Ольгир набросился, рыча; изо рта его летела слюна. Он ударил её так, что голова мотнулась в сторону и Ингрид стукнулась об изголовье кровати, украшенное зловещей и кажущейся двигающейся в полутьме резьбой. Ингрид пискнула, вскинула локоть, прикрывая голову от следующего удара, запустила вторую руку под подушку, пытаясь нашарить нож. И только после вспомнила, что положила его под кровать…

Она опустила руку и вскинула на Ольгира полный ненависти взгляд. Подбородок её был поднят высоко и гордо. Ингрид молчала, и в повисшей тишине было слышно, как тяжело она дышит. Половина лица была красной от удара.

– Не называй меня так, – упрямо, но уже глуше произнёс Ольгир.

Ингрид не стерпела и плюнула ему в лицо. Ольгир ошарашенно моргнул, коснулся пальцами щеки и носа, утирая влагу. Ингрид резво наклонилась, пытаясь достать из-под кровати нож, но Ольгир толкнул её в плечо, повалил назад на подушки. Он снова схватил её за косу и потянул на себя так, что волосы затрещали на голове.

– Отпусти, или умрёшь. – Ингрид и сама напиталась от него ядовитым гневом. – Вспомни о богах, что защищают меня!

– Ну и где они, твои боги?! – вскрикнул он.

Запустив пальцы глубже в волосы, Ольгир ударил её головой об изголовье. На этот раз не случайно. Он бил нарочно. Ингрид закричала от боли, руками схватилась за его лицо, царапая и надавливая на глаза, извивалась как лоза. Ольгир снова ударил, не выпуская косы из рук. Кровь брызнула ему на лицо.

Ингрид дёрнулась и замерла. Чернота, что прежде сидела в Ольгире, теперь опутала её целиком. Она моргнула в последний раз, и звери на двери, сплетённые в тугие узлы, потянулись к ней.

– С-с-сейдкона, – прошипела змея, разевая деревянную пасть, и тут сознание сорвалось, падая во тьму.

Ольгир тут же выпустил из рук косу. Руки Ингрид безвольно скользнули по его груди и упали на меха. Кровь, что сначала обожгла лицо, теперь стала холоднее льда. Ольгира замутило, он качнул головой, пытаясь прийти в себя.

– Ингрид? – тихо позвал он.

Она молчала. Лицо застыло, как деревянное.

Ольгир приник ухом к её груди, пытаясь уловить чутким слухом биение сердца, но оно молчало. Он не отрывал головы от её груди, надеясь услышать хоть что-то, но всё было тщетно. Ольгир уткнулся носом в её тело и тихо завыл. Спина содрогалась от бившей его крупной дрожи. Ольгир будто замерзал, но в то же время жар ломил кости.

– Ингрид…

Он всхлипнул, как ребёнок, чего прежде никогда не было, и тут же утёр подступившие слёзы воротом её нижнего платья.

– Я не хотел, принцесса…

Было тихо. Слишком тихо. Даже фитиль на масляной лампе умолк, перестав потрескивать.

Может, он оглох?

Ольгир опустился на кровать, всё ещё прижимаясь к горячему, но обездвиженному телу. Повернул к себе лицо Ингрид с застывшими глазами, сверкающими, как горный хрусталь. Прежде они так не блистали. Губы, обезображенные шрамом, были приоткрыты, точно сквозь их воротца вылетел теперь уж её вольный дух. На виске из глубокой вмятины сочилась кровь. Ольгир коснулся пальцами раны. Растёр густую жидкость на пальцах.

Раньше вид крови не пугал его, но сейчас ему хотелось закричать от ужаса. Ольгир вскочил с кровати и бросился к двери. Замер, вперив невидящий взгляд в грызущихся зверей. Потянулся к кувшину, что стоял на стольце, омыл окровавленную руку, протёр лицо, бросив полотенце под ноги. Холодная вода помогла отрезвить чувства. Ольгир обернулся.

Ингрид осталась лежать там, где он оставил её, и алая роса смерти тонкой струйкой стекала по её лицу в волосы и на светлые меха. Стена была забрызгана мелкими капельками, липко блестящими в слабом свете домашнего огня. Но ярче всего сверкали глаза, обращённые теперь к потолочному своду.

Дверь захлопнулась, и фитиль, напуганный поднявшимся дуновением ветра, погас.

Ольгир спустился вниз, летя как птица. Спешно прошёл чрез зал, видя разбуженные лица, что провожали его непонимающими взглядами, вышел за ворота, столкнувшись плечами с домашней стражей, но даже не обратил на это внимания. Его не спрашивали ни о чём и не останавливали. Он прошёл через весь Онаскан, немедленно потребовал выпустить его за городскую стену, но стража замешкалась.

Позади послышались спешные шаги. Ольгир увидел, что к нему торопились встревоженный Вигго и сонный ещё Рыжебородый.

– Идите назад. Возвращайтесь в Большой дом, – рыкнул Ольгир, но хускарлы остались стоять на месте, не смея подойти к молодому конунгу.

Наконец городская стража пропустила Ольгира, и тот помчался быстрее ветра.

Он задыхался, но бежал. Мысли муравьями копошились в его голове, так что хотелось проткнуть себе уши ножом, чтобы высыпать их на землю. Ольгир останавливался, хватаясь за голову и пытаясь затолкать в горло воздух. Пальцы дрожали, а на рукавах светлой рубахи остались крошечные пятна крови, которые не вытравить теперь ничем.

Ноги сами несли его к обрыву. Они точно знали дорогу, в то время как разум оказался сломан